П.Ю. Черносвитов (по книге «История северорусского судостроения»; - СПб.: Алетейя, 2001 с.10-28)
В данном изложении мы будем исходить из принципов системного подхода к понятию «живое» и «социальное», сложившихся на основании понятий кибернетики. В рамках данных понятий «живое» — это система; способная сохранять свою целостность в среде с изменяющимися параметрами. Причём подразумевается, что целостность системы сохраняется не за счёт её механической прочности, или, скажем шире— физико-химической устойчивости к внешним воздействиям, а за счёт своего «поведения» — адекватного функционирования в ответ на воздействие факторов среды (Винер Н. 1983; Эшби У. Р. 1959). Естественно, что такое «поведение» подразумевает определённую структуру, «конструкцию» системы, а именно. как минимум, наличие в ней датчиков первичной информации о факторах воздействия, преобразователя сигналов с этих датчиков в адекватные внешнему воздействию команды, исполнительных органов, реализующих эти команды, и петли обратной связи, сигнализирующей системе о результатах исполнения этих команд.
Все сказанное выше относится к очень широкому классу саморегулирующихся систем, в том числе и чисто технических — от регулятора Уатта до систем автоматизированного производства, и, разумеется, не исчерпывает фундаментальных свойств «живого». Относящееся к последним понятие сохранение своей целостности в окружающей среде нужно трактовать много шире, поскольку это свойство «живого» реализуется не только как самосохранение каждого индивида, но и как самосохранение вида, т.е. всей совокупности составляющих его живых индивидов, причём на неопределённо долгое время. Эта задача решается с помощью второго фундаментального его свойства: способности к репликации —самовоспроизведению индивидов из поколения в поколение. Понятно, что этим достигается самосохранение в гораздо более широком смысле, чем в смысле самосохранения индивида: поскольку ошибки при репликации принципиально. неизбежны, популяция (группа реплицирующихся индивидов данного вида) состоит из индивидов, различающихся по своим параметрам, и в случая резкого изменения одного или нескольких факторов среды, достигающих при этом критических значений для целостности большинства индивидов, какая-то часть популяции все-таки имеет шанс выжить. В дальнейшем популяция имеет возможность восстановить свою численность за счёт репликации оставшихся в живых индивидов, и тем компенсировать воздействие на свою целостность неблагоприятных факторов среды обитания (Меттлер Л., Грегг Т. 1972; Грин Н., Стаут У., Тейлор Д. 1990. Т. 3. С. 283-302). Таким образом, описывая главные свойства «живого» в терминах системного подхода, мы в сущности уже перечислили те его свойства, которые в биологии, точнее, в современной эволюционной теории, именуются «изменчивость», «наследственность» и «отбор». Под «наследственностью» понимается передача всех генетических свойств индивида своему потомству при репликации, под «изменчивостью» — ошибки в геноме индивида при репликации, под «отбором» — подверженность популяции критическому воздействию внешней среды, при котором в популяции выживают (или получает преимущества при дальнейшем размножении) только индивиды с определёнными параметрами организма, устойчивые к данным критическим воздействиям (Грин Н. и др. 1990. Т.:3. С. 253-282).
Понятие «социальное» в строгом смысле слова применяется только к популяциям вида Homo, хотя в биологии достаточно употребительным являются, например, выражения типа «социальные насекомые». При этом, как известно, подразумеваются насекомые, жизнь которых вне крупных и сложно организованных коллективов невозможна. Но когда мы говорим о человеческих сообществах как о социальных коллективах, мы подразумеваем при этом, что главной чертой этих сообществ является владение культурой, которая и определяет их жизнь как целостной структуры. Причём культура определяет как внутреннее «устройство» данной структуры, т.е. определённую регламентацию поведения всех ее элементов — людей, так и поведение её во внешней по отношению к ней среде. В свою очередь, говоря о внешней среде, принято делить её на естественную — природную, и социальную — ту, которую составляют другие человеческие сообщества.
Отметив это, мы, однако ещё не дали какого-то развёрнутого определения тому, что есть культура, и поэтому не можем достаточно полно определить, что такое социальное сообщество или просто социум. Прежде всего, скажем, что социум — это как раз такое сообщество, которое владеет определённой культурой, следовательно, это человеческое сообщество. Иначе говоря, оба эти понятия мы считаем сугубо видоспецифическими для вида Homo sapiens и ни для кого другого на Земле.
Определений понятия «культура» и «социальное образование» или «социум» существует масса, и каждое из них справедливо в рамках тех научных дисциплин, которые занимаются человеком и человечеством во всех его аспектах. Но нас интересует системный подход к вопросу, поэтому мы попытаемся дать социуму и культуре определения, вытекающие из этого подхода.
Итак, социум — это человеческая популяция, ведущая себя как целостная, саморегулирующаяся система, т.е. система организменного типа, задачей которой является самосохранение в окружающей — природной и социальной — среде. Культура — это подсистема в системе «социум», с помощью которой социум и решает эту задачу самосохранения. Следовательно, культура — это система, решающая задачу адаптации социума к среде, или, проще говоря, адаптивная система. Разумеется, любая популяция, коль скоро это самовоспроизводящая совокупность «живого», обладает способностью к адаптивному поведению— такому, которое подразумевает адекватные поведенческие реакции на воздействие внешней среды, причём иногда очень сложные. Но только человеческие популяции являются носителями культуры как таковой — отдельной подсистемы, целиком построенной на свойстве, имеющемся только у человека — его второсигнальной системе, т.е. на способности человека к вербализованному мышлению и речевому общению. В силу этого культура как совокупность знаний данного социума о мире, о самом себе и о способах выживания в мире может передаваться от поколения к поколению, от человека к человеку, и даже от социума к социуму не только непосредственно, через обучение «делай как я», но и опосредованно, через передачу словами, а стало быть, через любой промежуток времени и на любое расстояние, на которое могут переместиться носители вербализованных знаний этой культуры. Это свойство культуры наиболее ярко проявляется со времени изобретения способов фиксации словесного текста на промежуточных носителях в условных символах, которые в итоге привели к появлению письменности. Понятно, что с этого времени «отсроченность» пользования определёнными знаниями такой письменной культуры возросла многократно, так же как многократно возрос информационный объем поддающихся фиксации культурных знаний.
Однако все сказанное выше ещё не объясняет, почему мы имеем право говорить о культуре как об адаптивной системе, если термином «система» пользоваться достаточно строго. Для этого мы должны показать, что культура обладает свойствами, хотя бы до какой-то степени соответствующими свойствам «живого», и, стало быть, обладает способностью к саморегуляции и самосохранению.
Можно показать, что к культуре вполне приложимы такие фундаментальные свойства живого, как «наследственность», «изменчивость» и «отбор». Более того, можно показать, что в системе «социум» культура и её носитель — человеческая популяция — соотносятся как фенотип и генотип, т.е. в этом смысле социум обладает в принципе теми же главными структурными элементами, что и все живое. Действительно, если генотип — это носитель программы развития фенотипа, и жизнь как процесс сохранения фундаментальных собственных свойств является цепочкой [... — генотип — фенотип — генотип — фенотип ...], то такой же цепочкой может быть представлено существование в пространстве и времени социума: [... — общество — культура — общество — культура ...]. Понятно, что общество — человеческая популяция — в данной цепочке играет роль генотипа, т. к. несет в своей коллективной памяти знание своей культуры. Культура же выступает как фенотип, т.е. как некая саморегулирующаяся система, ведущая себя адаптивно в окружающей среде. Рассмотрим приложимость к культуре перечисленных выше свойств живого.
Наследственность. Это свойство приложимо безоговорочно уже потому, что не вызывает сомнения существование самой цепочки [...— общество — культура — общество — культура ...]. Общество «помнит» свою культуру и передает её из поколения в поколение.
Изменчивость. В собственно живом она выражается в подверженности генофонда популяции мутациям разного происхождения, в результате чего каждое следующее поколение чем-то отличается по своим качествам от предыдущего, да и каждый индивид в каждом поколении отличается от другого. Память любого социума страдает тем же: передача любых сведений от индивида к индивиду и от поколения к поколению неизменно сопровождается информационными искажениями, потерей информации, внесением в неё вставок произвольного или намеренного содержания. То же касается и материальных предметов культурного происхождения. Мы знаем, что даже промышленное производство чего угодно способно соблюдать идентичность производимого техническому заданию лишь в пределах определённых допусков. В ещё большей степени это присуще изготовлению предметов культуры допромышленного этапа истории. Но вот что принципиально важно. В отличие от изменчивости живого, где каждое изменение передается следующему поколению только тогда, когда оно задевает генотип, в мире социального изменение может касаться как генотипа, в роли которого выступает коллективная память социума, из которой какая-то информация может выпасть или исказиться в процессе передачи и практической реализации, так и фенотипа — культуры как таковой: случайное или намеренное внесение инновации в любую сферу культуры может быть запомнено — т.е. внесено в память социума (его «генофонд культуры»).
Отбор. На уровне живого он проявляется как та совокупность внешних воздействий, которая способствует процветанию одних видов или групп индивидов некоего вида, наиболее «приспособленных» к сложившимся условиям среды, и препятствует развитию других видов или популяций, оказавшихся в данных условиях менее «приспособленными». В конечном итоге именно давление совокупности внешних условий и формирует облик живой природы на каждый момент её существования, уничтожая одни виды, изменяя свойства других и раскалывая исходные виды на ряд новых, сильно отличающихся друг от друга, и лишь некоторыми своими качествами восходя к общему виду — предку.
На уровне социального отбор проявляется в трансформации культуры в сторону роста адекватности реакций социума на воздействия среды и уменьшения давления последней на жизнь социума. Поскольку культура в своей полноте достаточно многопланова и регулирует практически все стороны жизни социума, от норм поведения до технологий производства всего потребного обществу, то отбор оптимальных для выживания последнего форм культуры может вызвать изменения любого из её компонентов. Могут отмереть ставшие неактуальными в новых условиях нормы поведения, могут отпасть технологии производства каких-то предметов из-за отсутствия традиционных материалов, но могут и закрепиться внесённые в культуру инновации, если они способствуют выживанию социума в новых условиях, и в этом качестве войти в «генофонд культуры» — коллективную память социума. Представляется, что скорость эволюции культуры именно потому выше скорости биологической эволюции, что инновации в культуру могут вноситься людьми целенаправленно и в случае необходимости изменить совершенно содержание культуры и её облик на протяжении жизни двух — трёх поколений людей.
Подводя итоги вышесказанному, можно заключить, что культура как специфическая форма жизнедеятельности может рассматриваться как полноценная адаптивная система, являющаяся подсистемой в системе «социум», обладающая главными чертами живого, если рассматривать её как фенотипическое проявление «генофонда культуры» — коллективной памяти социума.
Нетрудно заметить, что все сказанное в предыдущем параграфе является перечислением лишь самых общих признаков культуры, роднящих последнюю с миром живого: способность к адаптивному поведению, способность к репликации (самовоспроизводству из поколения в поколение) и способность к эволюции. Все это дает нам право рассматривать культуру как квазиживое образование и на этом основании ждать от неё проявления и других качеств, присущих собственно живому. Разумеется, нас в первую очередь будут интересовать те из них, которые имеют непосредственное отношение к нашей теме.
Итак, рассмотрим эти свойства в порядке, вынесенном в заглавие данного параграфа.
Дивергенция. В мире живого это свойство проявляется в расхождении по ряду признаков некоего вида на две или более потомственные ветви с течением времени его жизни. Как правило, это происходит тогда, когда вид из-за роста численного состава вынужден расселяться по все более обширной территории, в результате чего его некогда единый ареал распадается на ряд зон с чётко выраженными средовыми различиями. Дивергенцией и является адаптивная реакция на изменения окружающей среды — на разных территориях в разных направлениях. По большому счету доминирующая сегодня в биологии синтетическая теория эволюции утверждает, что вся в целом эволюция живого, приведшая к существованию на Земле неисчислимого множества разновидностей живых организмов, является в первую очередь продуктом дивергенции некогда единой исходной формы «первоживого», длящейся непрерывно на протяжении трёх с лишним миллиардов лет (Меттлер Л., Грегг Т. 1972. С. 11-20, 168-179).
У нас нет необходимости углубляться в тонкости эволюции живого на Земле, поэтому мы только постараемся понять, относится ли это его свойство к феномену культуры. На уровне изучения последней это свойство должно было бы выявиться, если мы смогли бы констатировать, что некая исходная культура в своём дальнейшем развитии ощутимо разделилась на две или более ветви по ряду признаков, но при этом каждая из её ветвей продолжает нести ряд неоспоримых материнских черт.
Действительно, практическое изучение культур всех доступных исторических эпох и любого региона ойкумены дает нам массу примеров дивергенции культур, причём на самых разных уровнях их проявления, начиная с дивергенции некогда исходных идеологий, и кончая дивергенцией исходных форм керамики. Примеры первого рода хрестоматийны и всем известны. Самые яркие из них — это расколы практически всех мировых религий на ряд конфессиональных церковных учений, зачастую непримиримо враждующих между собой. Подобным же образом развивается жизнь многих научных и технических идей: практически любая жизнеспособная идея такого рода, «расползаясь» от своего первоисточника по разным странам и регионам, очень быстро распадается на ряд направлений и конкретных технических воплощений, причем «потомки» этой идеи или технической новинки очень часто разительно отличаются и друг от друга, и от своей «материнской» основы.
Однако все становится сложнее, когда мы пытаемся докопаться до основы многих явлений культуры, если эти основы лежат в далёкой дописьменной истории человечества. До сих пор никто не может сказать с уверенностью, как и когда были «изобретены» такие фундаментальные категории материальной культуры, как топор, рычаг, горшок, колесо и т.п. Более того, принципиально не решён главный вопрос: были ли все эти вещи «изобретены» кем-то один раз, а затем «расползлись» по ойкумене в процессе миграции людей или идей (через цепи соседских заимствований), или «изобретались» многократно и независимо друг от друга, т.е. конвергентно — тогда, когда сходные по уровню умственного развития первобытные коллективы попадали в сходные условия.
Здесь мы впервые вынуждены были употребить термин конвергентно, а поскольку рассмотрение свойства дивергенции культуры в общих чертах закончено, мы и перейдем к рассмотрению следующего свойства.
Конвергенция. Применительно к миру живого это свойство проявляется, как способность разных видов в процессе адаптации к сходным условиям жизни приобретать сходные же признаки, как в морфологии, так и в физиологии (Пианка Э. 1981. С. 325-327). Так, повышенная теплоотдача в жарком климате, и пониженная — в холодном — свойственна всем видам живого, адаптировавшегося к этим типам климата. Все водные позвоночные хищники морей рано или поздно принимали сходные гидродинамические формы: рыбы, пресмыкающиеся, млекопитающие.
Подавляющее большинство травоядных открытых пространств — копытные, максимально приспособленные к быстрому передвижению. Примеры можно умножать до бесконечности. Нам же интересно рассмотреть это свойство применительно к социальной сфере. Здесь тоже можно найти ряд хрестоматийных примеров. Так, любое человеческое сообщество, достигнув критической удельной плотности населения, и не имея возможности мигрировать, вынуждено было переходить к производящим формам хозяйства. Любое человеческое общество, перешедшее к производящим формам хозяйства, рано или поздно вынуждено было реорганизоваться в иерархическую пирамидальную структуру с достаточно чёткой дифференциацией общественных функций, как по вертикали, так и по горизонтали. Любое общество, достигнув капиталистической стадии развития, вынуждено начать борьбу за сырьевые ресурсы и рынки сбыта. Разумеется, примеры такого рода также можно множить.
Однако когда мы обращаемся к дописьменным историческим эпохам, мы снова сталкиваемся с неочевидностью механизмов культурогенеза. Примеры такого рода затруднений мы привели выше. К сказанному добавим, что сложности подобного характера история древнего мира, и археология в частности, испытывает на каждом шагу. Не будем зацикливаться на фундаментальных и неразрешимых сегодня вопросах о «первоизобретателях» горшка, топора, колеса и т.п. Существуют более узкие на первый взгляд вопросы, от решения которых, однако, зависит наше понимание конкретной истории многих современных этносов и народов. Скажем, появление на рубеже неолита — бронзы «моды» на строительство мегалитических сооружений, охватившей огромную территорию от Испании до Индии и от Северной Африки до Британских островов (Марковин В. И. 1978. С. 283-319) — это результат дивергенции или конвергенции? Иначе говоря, надо ли видеть в распространении этой «моды» результаты миграций какого-то человеческого коллектива (коллективов), или это проявление некоей стадии развития общественного мышления, почти обязательной для социумов, находящихся в близких по ряду параметров условиях существования?
Другой пример, имеющий ещё более важное значение ввиду частоты проявления: распространение время от времени на огромной территории определённого типа керамики или определённого типа орнаментальной традиции, таких, как остродонные горшки в неолите-энеолите по лесной полосе Евразии, или ямочный и гребенчатый орнамент — тогда же и там же — или шнуровой орнамент в бронзе (Археология СССР. 1987. с. 10-105), и т.п. В большинстве подобных случаев археологи склонны считать, что подобные явления есть результат культурной дивергенции, вызванной миграционными процессами. Однако когда делаются попытки выявить «первоисточник» этого явления, то выясняется, что локализовать его строго аргументированно чаще всего не удаётся. Разброс мнений о месте «первоисточника» может перемещать последний от одного края ареала распространения данного признака до другого (Бадер О. Н. 1981; Археология СССР. 1987. С. 26-27). В результате невольно напрашивается мысль, что мы имеем дело не с дивергентным явлением, а с конвергентным, но не можем этого понять.
Метисация. В мире живого это свойство проявляется в образовании жизнеспособных межвидовых (гибридных) форм, складывающихся, как правило, в зонах контакта близкородственных видов. Отмечается, что в определённых условиях метисы оказываются более жизнеспособны,— т. е. получают преимущества при размножении — по сравнению с популяциями видов-основателей. Однако традиционно в биологии считается, что в деле видообразования главную роль играют процессы дивергенции, а метисация — явление второстепенное, не несущее важной эволюционной нагрузки (Меттлер Л., Грегг Т. 1972. С. 310-311).
Нельзя не отметить, что в культурогенезе дело обстоит существенно иначе. Смешение культур, их взаимопроникновение, взаимовлияние — фактор повсеместно наблюдаемый и для эпохи письменной истории легко доказуемый. Поэтому история всегда придавала ему огромное значение как движущей силе культурогенеза. Однако, когда мы обращаемся к дописьменной истории, все опять оказывается много сложнее. Рассмотрим типичный пример из археологической практики. На какой-то территории выявлена культура определённой эпохи, выделяемая по совокупности признаков из ряда других. На соседней территории выявлена другая культура, также достаточно полно описываемая по совокупности признаков, примерно синхронная первой. Если же в процессе дальнейших исследований на тех же или соседних территориях обнаруживаются памятники того же времени, черты которых содержат в себе ряд признаков как той, так и другой культуры, то, как правило, эти памятники считают результатом смешения населения этих культур, т. е. «контактной зоной» их ареалов.
Между тем, такая трактовка этого, весьма часто встречаемого в археологии, явления вовсе необязательно должна быть столь однозначна. Если представить себе, что речь идёт о достаточно богатых, многокомпонентных культурах, то можно представить себе и другую картину. Те памятники, которые заранее объявляются принадлежащими «контактной зоне», на самом деле могут быть памятниками исходной, «материнской» культуры. Если оставившее их население по каким-то причинам вынуждено было расширять свой ареал, то расходящиеся с «базовой» территории группы населения, — особенно если это мелкие группы — в принципе не способны были унести в своей памяти весь «генофонд культуры» — той культуры, в которой они родились и выросли. Каждая такая малая группа могла унести с собой (в себе) некую часть этого «генофонда», совершенно произвольную по второстепенным признакам, типа, скажем, орнаментальных композиций на керамике, но обязательную по, признакам, от которых зависело их выживание как группы: например, навыки охоты-рыболовства-собирательства, гончарного производства, технологии производства орудий, орудия, одежды, жилья и т.п. (Черносвитов П. Ю. 1994. С. 73). Поэтому нет ничего удивительного в том, что «дочерние» культуры, расположенные. на соседних с «материнской» территориях, выглядят с точки зрения исследователей их памятников как синхронные, близкие по хозяйственно-культурному типу, но разные по таким признакам, как размеры сосудов и орнаментальные композиции.
Таким образом, на уровне изучения древних этапов человеческой истории нам снова не удаётся однозначно определить, какими из свойств культуры как адаптивной системы можно объяснить то или иное конкретное явление культуры: конвергенцией, дивергенцией или метисацией.
Острая адаптация. В мире живого это свойство проявляется тогда, когда некий вид или популяция, или, наконец, целая экосистема попадают в силу каких-то катастрофических обстоятельств в условия жесточайшего отбора на выживание. Это моменты, когда, по выражению биологов, «горлышко естественного отбора предельно суживается». Понятно, что в подобных случаях выживают только те виды, а иногда и только индивиды, которые в силу стохастичности распределения признаков в генофонде вида, случайно оказались носителями признаков (морфологических, физиологических, нейропсихологических), обладание которыми позволило им пройти через это, необычайно обузившееся «горлышко естественного отбора». Понятно также, что от степени «сужения горлышка» зависит как число индивидов, его проскочивших, так и степень выраженности у них того самого признака, который помог им выжить при данных обстоятельствах. Таким образом, некий видовой признак, который на предыдущих этапах существования какого-то вида мог встречаться нечасто или не иметь ярко выраженного адаптивного значения, вдруг оказывался основным для выживания в новых условиях, остроадаитивным, А поскольку выжили только его носители, то понятно, что все их потомки с этого момента будут его носителями в обязательном порядке, и данный признак будет модальным для складывающейся из их потомков популяции. В биологии вышеописанное явление называется «эффектом родоначальника»: подразумевается, что малая группа представителей какого-то известного вида вдруг становится родоначальником линии, резко отличающейся по одному или нескольким признакам от исходного вида (Меттлер Л., Грегг Т. С. 298-302).
Разумеется, история человеческого общества также знает примеры остроадаптивного изменения культуры, когда социум, ее носитель, попадает в резко суживающееся «горлышко» отбора на выживание. В эпоху письменной истории примеры подобного рода достаточно многочисленны и хорошо известны. Как правило, они связаны с катастрофическими неурожаями на обширных территориях или другими причинами резкого возрастания удельного демографического давления. В подобных ситуациях социумы, застигнутые угрозой голода или невозможностью разместить быстро растущее население на традиционной территории обитания, вынуждены были прибегать к массовой миграции, которая практически всегда превращалась в вооружённое нашествие на соседей. Вот тут-то и проявлялась способность к остроадаптивному поведению как самих мигрантов, так и тех, чьи территории становились объектом нашествия.
Надо отметить, однако, что причиной вооружённых столкновений самых разных масштабов не обязательно были природные и демографические катаклизмы. Если речь идёт о социумах — крупных государственных образованиях, особенно начиная с эпохи средневековья и позднее, то причины, толкающие их на военные действия, могли лежать хак в сфере потребностей экономики, так и в сфере идеологии — это нам хорошо известно. Однако нам сейчас важно отметить другое. Любой военный конфликт вызывает крайнее напряжение сил, как социума-агрессора, так и социума-жертвы агрессии, и поэтому может рассматриваться как сужение «горлышка отбора» на выживание. Следовательно, военная ситуация требует со стороны культуры воюющего социума остроадаптивной реакции. Понятно также, что если культура социума не содержит в себе адаптивных признаков, способных в подобных случаях на своей основе сформировать адекватное критической обстановке поведение, то социум погибнет (не пройдет «горлышко отбора» на выживание). Примеры подобного рода многочисленны и хрестоматийны. Мы знаем, как складывались и разрушались империи всех времен и народов, как исчезали без следа некоторые народы, раздавленные имперским гнетом, как трансформировались до неузнаваемости культуры других народов, которые, тем не менее, сохраняли свое самосознание, иногда и язык, и некоторые другие черты культуры, позволяющие им не потерять способности к самоидентификации.
Нужно отметить, что на самом деле вопрос о том, что значит для социума выжить в кризисных условиях, не так прост. В самом общем случае, при строго системном подходе к делу, это означает, что социум должен выжить как целое, как система организменного типа, сохранив внутренние связи, структуру, вертикаль управления. При таком подходе мы имеем основания утверждать, что, например, Египет, сложившись как государство — т.е. именно как система организменного типа ещё за три тысячи лет до новой эры, остался государством до сих пор, несмотря на все ужасные исторические катаклизмы, выпавшие на его вволю, и, несмотря на то, что даже ко времени арабского завоевания население Египта уже не было носителем древней египетской культуры. В наше же время любой египтянин чувствует себя, прежде всего, арабом, включенным в исламскую суперкультуру, и только потом — египтянином.
С другой стороны, Израиль как государство перестал существовать во времена римского владычества — т. е. «умер» как система организменного типа — а его население, дисперсно рассеянное чуть ли не по всему миру, в значительной своей части продолжает считать себя и сейчас наследником и носителем древнееврейской культуры. Итак, социум «умер», а идейная основа его культуры «живет»! И это оказалось чрезвычайно важным в наше время, т. к. именно сохранение этой идейной основы у громадной массы людей помогло в наше время восстановить или «родить» заново — социум под названием «Израиль».
С третьей стороны, эпоха норманнских завоеваний — это время активного и насильственного формирования в Норвегии единого социума — государства (системы организменного типа). Викинги со своими дружинами, привыкшие жить в социумах с организацией типа «военная демократия», и, тем самым, являясь носителями совсем другой идейной основы культуры, мириться с этим не желали, т.е. пытались сохранить свою культуру — и «бежали от государства» (Всемирная история. 1957. Т. 111. С. 197, 199). И, однако, из этого ничего не вышло. Объединительная деятельность Харальда Косматого (он же — Харальд Прекрасноволосый) в итоге сделала Норвегию единым государством. Норвежский язык и материальная культура сохранились, однако политеистическая идейная основа культуры вскоре уступила место христианской идее, как более адекватной новым условиям. Спрашивается, можно ли считать, что смена идейной основы культуры есть остроадаптивная реакция социума на резкие изменения условия существования, или надо считать, что превращение Норвегии в единый социум — т.е. «рождение» нового социума — закономерно сопровождалось «рождением» новой, адекватной ему культуры (христианской вместо древней политеистической), а старая культура «умерла»?
В свою очередь, «бежавшие от государства» викинги, терроризируя все европейское побережье набегами и грабежами, в конце концов, осели на разных европейских территориях и, опять же, создали на них свои государства — т.е. те же системы организменного типа с чёткой пирамидальной иерархией. Но спасло ли это их культуру? Нет, и на этом пути ничего не вышло. Мало того, что эти новообразованные государства сложились на территориях достаточно давно устоявшейся христианской культуры, и норманнскому политеизму там было нечего делать. Но здесь не удержался даже их язык! Уже второе поколение герцогства Нормандия говорила по-французски, и уже с этим языком Вильгельм Завоеватель вторгся в Англию (Всемирная история, 1957. Т. П1. С. 199, 359). Естественно, хочется понять: можно ли считать, что социум, ведущий столь активную завоевательную и активную миграционную политику (вспомним освоение и заселение скандинавами Исландии), сохранился как система организменного типа, а его культура способствовала этому реакцией остроадаптивного характера? На наш взгляд, если и можно считать, что норманнская культура проявила остроадаптивную реакцию, то она проявлялась многократно именно как надолго сохранившаяся у норманнов — куда бы они ни попадали даже сравнительно небольшими группами (вспомним варягов на Руси и в Византии) — способность успешно воевать. Все остальные компоненты их культуры оказались малоустойчивыми и быстро сменялись в зависимости от конкретных условий существования. Столь же несущественной оказалась и способность норманнов к культурной самоидентификации. Кто из жителей герцогства Норманнского лет через полтораста после его образования, даже помня, что он — викинг по происхождению и гордясь этим (так же, как князья Рюриковичи на Руси) — действительно чувствовал себя викингом-норвегом, а не французом (англичанином, русским)?
Ещё труднее обоснованно утверждать способность культур к остроадаптивной реакции, говоря о дописьменной эпохе. Археологическое исследование материальных остатков культурной деятельности древних социумов разного уровня организации достаточно часто констатирует бесследное исчезновение одних археологических культур и сложение на этих же территориях культур совершенно другого облика. Но значит ли это, что гибель материальной культуры свидетельствует о гибели — физическом уничтожении (вымирании) — людей, её носителей, и, тем самым, коллективной памяти социума? Вполне возможно, что коллективная память — «генофонд культуры» социума — действительно «погибла», т.к. социум как система развалился, «умер» под ударами извне, не сумев ответить на агрессию адекватно. Но люди, хотя бы в небольшом количестве, могли и выжить, и войти в состав нового социума (социума — завоевателя?) на подчинённых ролях. Однако их потомки уже в первом — втором поколениях могли абсолютно ничего не знать о культуре своих родителей и целиком раствориться в культуре завоевателей.
С другой стороны, археология не раз отмечала появление в известной и устойчивой материальной культуре на каком-то этапе её развития новых, явно чуждых ей изделий или технологий, или типов жилищ. Как правило, это трактуется как результат культурной инновации, принесённой извне. Разумеется, это так, если можно указать источник инновации — другую культуру. Но так бывает не всегда. Скажем, смена типов жилищ при неизменных прочих чертах культуры — это, скорее всего, остроадаптивная реакция на изменившиеся условия жизни. Ярким примером подобного рода является быстрое распространение по всему северу Западной Сибири защищённых жилищ и укреплённых поселений на рубеже бронзового и раннего железного веков (Археология СССР 1987. с. 310).
Другим примером остроадаптивной реакции на резко изменившиеся условия жизни можно считать включение новых компонентов в культуру социума, продвинувшегося на новую территорию с существенно отличными природными условиями. Скажем, миграция русского населения на Север, за пределы пахотной зоны, сопровождалась активным включением в исконную русскую культуру компонентов аборигенных культур обеспечивающих выживание в местной природной среде. В итоге складывается новая, симбиотическая культура — поморская, в которой идеологической основой оставалось православие, русский язык, многие бытовые и ремесленные традиции, но вся система жизнеобеспечения была заимствована у местного населения (Бернштам Т. А. 1978). На наш взгляд, данная ситуация может рассматриваться как метисация культур — с одной стороны, и остроадаптивная реакция русской коренной культуры на резкое изменение окружающей среды — с другой.
Изложив выше наши соображения относительно того, что культуру имеет смысл рассматривать как адаптивную систему, являющуюся подсистемой в системе «социум», мы хотим с этих же позиций рассмотреть отдельные компоненты культуры — те, которые, на наш взгляд, непосредственно входят в систему жизнеобеспечения социумов. Следует оговориться, что культура как целостная система вряд ли может быть строго разложена на отдельные независимые функциональные блоки: ведь она складывалась как система выживания социума и любой её «блок» так или иначе должен содействовать решению задачи его выживания в окружающей среде.
Но чисто условно, в целях сугубо исследовательских, можно, памятуя о вышесказанном, отделить блок «идеология» от блока «нормы общественного поведения», а этот последний — от блока «энергообеспечение», а этот — от блока «производство орудий труда», а этот — от блока «средства передвижения», а этот — от блока «оборонные и наступательные средства» и т.д. Понятно также, что эти блоки можно в исследовaтельских целях делить на субблоки по узкофункциональному признаку.
Скажем, разбить блок «энергообеспечение» на субблоки «охота» — «собирательство» — «рыболовство» — «земледелие» — «скотоводство»— «добыча топливных ресурсов» и т. д. Блок «идеология» разбивается на субблоки «картина мира» — «этногенетические мифы» — «культовая практика» и т. д. Блок «средства передвижения» — на субблоки «сухопутные: санные, колёсные, упряжные...» — «водные: промысловые, грузовые, скоростные... или: гребные, парусные..., или: индивидуальные, коллективные...» и т. д.
Последний пример показывает к тому же, что разбивка на блоки и субблоки системы «культура» может проводиться по разным классифицирующим признакам, и это ещё раз доказывает условность такой разбивки. Тем не менее, мы все-таки имеем достаточные исследовательские основания для отделения целой подсистемы под названием «жизнеобеспечение» от подсистемы «идеология и нормативы», а затем выделения из первой подсистемы блока «водные транспортные средства». При этом мы отдаем себе отчёт, что эти самые средства могут входить и в блок «средства перемещения людей и грузов», и в блок «энергообеспечение» — субблок «охота, рыболовство», и в блок «оборонные и наступательные средства» — субблок «военное судостроение». Опять-таки, при всей условности такого разбиения мы должны его сделать, поскольку понимаем, что любая классификация — это упорядочивание эмпирического материала, вносимое в последний исследователем, без которого осмысленное его изучение невозможно. Очевидно также, что это упорядочивание вовсе необязательно имеет хоть какое-то соответствие с отношением к этому же материалу тех, кто его производил и им пользовался в быту.
Вообще говоря, классификация производимых объектов (а не исследуемых) — признак упорядочивания производства, связанный с ростом цивилизованности социума. Введение же строгой номенклатуры производимого требуется с введением серийного производства, как минимум — развитого ремесленного, в пределе — развитого промышленного — это очевидно. Поэтому нетрудно себе представить, что чем дальше мы погружаемся в историческую ретроспективу, тем меньше у нас шансов привести исследовательскую классификацию изучаемых предметов культуры в соответствие с теми реальными категориями, по которым в своём сознании эти предметы распределяли их производители и пользователи.
Оговорив все это, мы должны сформулировать причины и цели нашего исследования. Итак, нашей задачей является исследование истории судостроения приморских народов Севера Восточной Европы, вошедших в состав населения Северной Руси и Русского Севера — тех, которые, исторически долго живя «у моря», начинают «жить морем» Иначе говоря, нас интересует история развития культур, в которых подсистема «жизнеобеспечение» в значительной степени формируется на всестороннем использовании водных (главным образом, морских) ресурсов, на использовании акватории как поверхности, предпочтительной для организации главных путей перемещения грузов и людей, — т.е. энергопотоков и информационных связей. Очевидно, что такая система жизнеобеспечения не может развиваться, не опираясь на развитие судостроения и судовождения. Сразу оговоримся, что если под последним подразумевать развитие навигационных средств, то его история не входит в нашу тему. Нас интересует история развития судостроения, ибо на ней не могут не отразиться все те главные черты эволюции культуры как адаптивной системы, о которых говорилось выше, т. к. на последнем базируется выживание тех, кто «живет водой (морем)». Следовательно, в развитии судостроения должна быть видна наследственность в передаче судостроительных традиций из поколения в поколение у каждого народа, «живущего морем» исторически долго. В нем должна проявляться изменчивость в конструкции судов, вызываемая изменением условий жизни, и отбор оптимальных для решения конкретных задач конструкций. По мере расширения круга жизненно важных задач должна проявиться дивергенция судов по функциональному назначению. Распространение системы жизнеобеспечения на все большую акваторию с вторжением в зоны более сурового климата и более опасных условий для судовождения должно вызвать остроадаптивную реакцию в виде появления совершенно специфических конструкций судов, предназначенных для плавания именно в этих условиях.
Наконец, сам факт существования на восточно-европейском Севере разных по происхождению приморских народов, несущих в себе разные культуры, должен отразиться на развитии их судостроения в результате исторически неизбежного соприкосновения этих народов. Поэтому логично ожидать, что контакт генетически разных судостроительных традиций должен отразиться в их конвергентном развитии при решении сходных судостроительных задач в сходных судоводительских условиях. Представляется очень вероятным появление метисных судовых конструкций, в которых могут воплотиться заимствования конструктивных решений из других традиций, если это ведет к созданию оптимальных по ряду значимых признаков судов. И если такие метисные формы появляются, то интересно проследить их живучесть в пространстве и времени, т.е. понять, в каких условиях судовождения они «приживаются» и как долго могут существовать.
Предполагается, что изложенный выше подход к изучению древнего судостроения Северной Руси и Русского Севера может привести эмпирический материал, которым располагают авторы данного исследования, в соответствие с новой классификационной схемой, которую можно было бы назвать эволюционной, т.е. такой, которая классифицирует материал как:элементы и блоки квазиживой эволюционирующей системы «культура». Иначе говоря, классификация должна быть построена по тем признакам живого и эволюционирующего, которые мы описали выше.
В ней должны быть:
прослежены наследственные линии развития:судостроения для территории Северной Руси и Русского Севера — там и настолько, насколько конкретный материал это позволяет сделать;
для каждой. выделенной территории выявлена изменчивость судостроительной традиции на протяжении доступного по материалу отрезка исторического :времени;
на основании характера изменений судостроительной традиции сделана попытка выявления факторов отбора, типов судовых: конструкций, получивщих развитие в определённую эпоху;
прослежена дивергенция, некогда единых исходных судовых конструкций под действием отбора на протяжении существования каждой данной судостроительной традиции;
прослежено появление конвергентных форм судов в разных судостроительных традициях и выявлены причины их появления
прослежено появление метисных судовых конструкций и определены причины их появления;
определено время, место и продолжительность жизни метисных конструкций и причины их усиленного развития или исчезновения;
отмечено появление судов с резко выделяющимися конструктивными особенностями, не вписывающимися в традиционные для каждой данной судостроительной культуры линии развития, что можно трактовать как остроадаптивную реакцию на изменившиеся условия мореплавания или появление новых мореходных задач.
Представляется, что создание классификационной схемы истории развития судостроения на основании изложенных принципов может стать эмпирическим доказательством того, что каждый значимый блок в системе «культура» «работает» в составе последней на общую задачу выживания социума во вмещающей среде.
Авторы отдают себе отчёт в том, что предлагаемая эволюционная классификационная схема будет содержать в себе лакуны, и их будет тем больше, чем в большую историческую ретроспективу мы будем удаляться. Но если построение предложенной схемы хоть в какой-то степени удастся, мы получим, в сущности, историю развития культур приморских народов Северной Руси и Русского Севера, представленную как история развития наиболее важной части их системы жизнеобеспечения. Разумеется, этим не может исчерпываться ни история народов, ни история их культур — тем паче, что одно понятие неотделимо от другого. Но жизнь народа — социума немыслима без адекватной его потребностям системы жизнеобеспечения, которая является частью системы «культура», поэтому, проследив развитие первой, можно отчасти понять и объяснить пути развития второй. Такой обширной задачи авторы предлагаемого исследования не ставят, но надеются, что результаты их работы могут оказаться полезными для специалистов более широкого плана, если последние сочтут возможным придерживаться предложенных в данной работе системных принципов к истории культуры, как к эволюции квазиживого объекта.
И последнее. Не следует думать, что наш подход к социуму и культуре есть попытка «биологизаторства», т.е. «перетаскивание» на структуру и эволюцию мира социального закономерностей мира живого. Системный подход как методологический принцип науки, развивающийся уже не одно десятилетие (Блауберг И. В., Юдин Э. Т. 1968) доказал, что в мире существуют системные закономерности, столь же объективные, как и закономерности физические или химические. Они проявляются на всех высоких уровнях организации материи, как минимум, начиная с уровня живого и, безусловно, распространяются на уровень социального (Маршак Б. И., Маршак М. И. 1981; Черныш В. И. 1968, Моисеев Н. Н. 1982, Черносвитов П. Ю. 1989), хотя и проявляются на каждом из них специфическим образом. Поэтому приведённые выше аналогии между главными свойствами живого и социального являются отнюдь не случайными, а зиждятся на единых системных принципах организации мира, в котором мы живем.