Над Утехой сгущался весенний вечер, полный шелеста листвы, свежих запахов и соловьиного пения.
В тот вечер, как всегда в последнее время, Гостиница Последнего Приюта была полна. Усталые жители Утехи приходили сюда отдохнуть после дневных трудов, перекусить и побеседовать, присутствовали и путешественники — с окончанием войны движение по дорогам быстро возобновилось. Отик Сандат, отчаянно хромая, но не желая потерять ни одного посетителя, выбивался из сил, пытаясь успеть быстро и хорошо обслужить всех. Официантка Дезра, совсем недавно нанятая Отиком, еще не привыкла к новой работе и с трудом справлялась, время от времени роняя кружки и опрокидывая подносы. Неудивительно, что тарелку знаменитой картошки с пряностями посетителям иногда приходилось ждать подолгу.
Но никто не жаловался. Так же, как не жаловались на то, что приходится жить в землянках, что с трудом удается прокормить детей, что скотина на фермах худосочная и полубольная, да и той осталось едва десятая часть от того, что было когда-то. Потому что больше никто не боялся, что над Утехой пронесутся громадные крылатые тени, и волна непреодолимого страха швырнет людей на землю. Потому что не было больше ни драконидов, ни мародеров, ни рабских караванов. Дни были полны спокойной ясности, а ночи — сладкой тишины, в которой не было страха. Война кончилась.
У камина сидел менестрель, молодой парень, одетый, как и большинство посетителей, в обноски, но с тщательно ухоженной лютней в исцарапанных руках.
"Девятеро было их, девятеро..."
Кто-то заворчал "Сколько можно!", но на него тут же зашикали. Почти все собравшиеся рады были хоть и по десятому разу слушать баллады о свершениях Героев Копья. Тем более здесь, в Гостинице, откуда прошлой осенью начался путь великих героев.
Когда высокий, слегка дрожащий голос менестреля рассказывал о расставании Героев в Тарсисе, дверь главной залы распахнулась. Отик, отчитывавший перепутавшую заказы Дезру, бросил взгляд на новоприбывших — и тут же заспешил к дверям со всей скоростью, которую ему позволяла его больная нога.
В Гостиницу вошли двое. Огромный человек весьма грозного вида, весь обвешанный оружием, и женщина вида скорее усталого, тоже не без доспехов, меча и щита. Посетители насторожились. Они, мирные люди, привыкли, что воины в Утехе — это не к добру. И пусть этих пришельцев всего двое, что утехинцы смогут противопоставить их мечам?..
Только менестрель, не обращая ни на что внимания, выводил:
"И в Сильванести унесли грифоны
Таниса Полуэльфа, а с ним вместе
Речного Ветра с Золотой Луной,
А также Тику, Карамона...
— Тика! Карамон! — воскликнул Отик, заглушая рулады менестреля. — Как я рад!
Певец подпрыгнул на месте и замолчал. Он прекрасно понимал, что его больше никто не станет слушать — теперь, когда в Гостинице появились двое живых, настоящих Героев Копья, его песнями долго никто не станет интересоваться. К тому же менестрелю и самому было интересно посмотреть на тех, песнями про кого он кормился в последние месяцы. Он аккуратно уложил лютню в чехол и передвинулся так, чтобы лучше видеть происходящее.
Карамон, верный своей привычке, по-медвежьи облапил Отика, потом сообразил, что Отик ему вроде как не друг-приятель, и смущенно выпустил трактирщика. Впрочем, Отик, судя по его улыбке, не возражал. Потом настал черед Тики обниматься с приемным отцом. Когда объятия закончились, Отик повел, точнее, потащил Карамона и Тику к столику у камина — как раз тому, за которым устроился менестрель.
— Я надеюсь, молодой человек, вы будете не против? — спросил трактирщик. — Свободных столиков нет...
— Нет, нет, конечно, я не против! — воскликнул певец. Он! Сидит! За! Одним! Столом! С Героями Копья! Да за такой рассказ ему будут платить втридорога! Менестрель мысленно выругал себя за неуместную практичность. Но очень уж надоело голодать.
Отик лично поставил перед Карамоном и Тикой огромные тарелки с самой лучшей едой — свинина, картошка с пряностями, сыр, эль. Махнул рукой Дезре — мол, разбирайся сама как знаешь, я занят — и устроился на оставшемся свободном стуле. Карамону и Тике дважды предлагать не потребовалось, они набросились на еду, а Отик с умилением смотрел на них.
— Вы к нам насовсем или проездом? — спросил он, когда Карамон и Тика немножко насытились.
— Насовсем, — ответил Карамон с полным ртом, дожевывая кусок свинины. — Найдется где поселиться?
— Да по первости хоть у меня живите, — предложил Отик. — Конечно, Гостиница уже не та, что была, но вам я пару свободных комнат найду. Так-то в основном народ в землянках живет. Отстраиваться только начали.
— Ну и отлично, — махнул рукой Карамон, наконец справившийся с особенно упрямым куском свинины. — Две комнаты нам не нужны, одной хватит. — Тика слегка покраснела. — Мы пожениться собираемся.
— Ох! — Отик сначала удивленно выпрямился, потом расплылся в улыбке. — Свадьба — это то, что надо! Устроим гулянку, позовем всю Утеху!
— Отик, ты что, какая гулянка? — изумилась Тика. — Я же не слепая. Город на грани голода. У нас есть с собой немного денег, но на то, чтобы накормить всю Утеху, их не хватит. Откуда взять деньги, еду?..
— Ох, Тика, — посерьезнел Отик, — ты не понимаешь. Деньги, еда — все это найти можно, если есть руки и силы. А вот сил-то в Утехе сейчас мало. Люди устали, измучены. Во многих семьях траур — у кого по погибшим воинам, у кого по умершим в рабстве детям. Нужно хоть какое-то веселье, какой-то повод порадоваться. Поэтому я вас очень прошу, ребята — дайте людям повеселиться на вашей свадьбе. О деньгах и еде не беспокойтесь — об этом я позабочусь.
Тика улыбнулась:
— Отик, ты золото. Ладно, как скажешь. Гулянка так гулянка. А, Карамон? — толкнула она локтем гиганта.
— Да я что, я всегда рад повеселиться, — улыбка у Карамона вышла не очень веселой.
— А остальные-то ваши где? — спросил Отик. — Молодой Светлый Меч погиб, я знаю. Жаль его, хороший был парень. А Танис, Флинт, тот надоедливый кендер?.. Эти варвары, из-за которых тут был такой переполох — всего-то два раза я их видел, а до смерти не забуду?
— Танис и Речной Ветер с Золотой Луной в Каламане, — ответил Карамон. — Они там какие-то мирные договоры готовят. Тас сказал, что хочет съездить домой, но кто же знает, куда ноги кендера унесли. Флинт умер.
— Мир его праху, — пробормотал Отик. — Убили?
— Нет, сердце.
— Понятно. А твой... — Карамон напрягся и замер. Тика сделала Отику большие глаза, и трактирщик, едва заметно кивнув, перевел разговор на другую тему. — Чем заниматься собираетесь? Тика, может, пойдешь ко мне в управляющие? Честно говоря, я уже несколько староват, чтобы держать в голове все эти цифры. А тебя и учить ничему не надо. В гостиничном деле ты все знаешь не хуже меня.
— С удовольствием, — улыбнулась Тика. Ей ужасно надоели все эти скитания и битвы, и мысль о том, что она снова окажется в родной Гостинице и будет вести в ней счета, показалась ей мягкой, теплой и приятной, как шкурка кошки.
— А я хочу работать на отстройке Утехи, — сказал Карамон и пододвинул к себе кружку эля. — Я и плотничать могу, и кузнечное дело немного знаю.
— Кузнечное? Ох, сынок, это просто бесценно! В Утехе сейчас ни одного кузнеца нет. Перебиваемся на старых запасах, которые еще Флинт с Теросом сделали. Лошадей и то подковать некому.
Карамон улыбнулся — спокойно, задумчиво и немного печально.
— Хорошо. Я приехал, чтобы... быть нужным.
Менестрель, сидевший рядом, смотрел во все глаза, запоминал каждое слово и уже прикидывал, какую песню напишет об этом разговоре.
На следующее же утро после возвращения Тика занялась изучением гостиничных счетов. Карамон, одолжив у Отика кое-какой плотничный инструмент, пылившийся в кладовке без дела, отправился на стройку.
— Карамон! Карамон Маджере!
Женский голос показался ему знакомым, но очень накрепко забытым. Оглянувшись, он увидел очень худую, невысокую морщинистую женщину с седыми волосами.
— Простите, мадам, чем могу вам помочь?
— Ты, меня, конечно, не помнишь, — вздохнула старуха. — Я Меггин, знахарка. Чокнутая Меггин, так меня называют в Утехе.
— Ах, ну да, — кивнул Карамон. Он разговаривал с Меггин всего один раз в жизни. Тогда она была заметно моложе... и за прошедшие десять лет на вид постарела на все двадцать. — Помню, конечно, Ч... госпожа Меггин. — Он кивнул, недоумевая, зачем он мог понадобиться знахарке.
— А твой брат с тобой не вернулся?
Карамон вздрогнул.
— Нет, госпожа Меггин. Не вернулся.
Женщина побледнела.
— Он... жив?
— Да, он жив. — Притихшая было боль снова охватила Карамона. Адски больно, если отрезают руку или ногу; но как же больно, когда отрезают кусок души!
Меггин, посмотрев на Карамона, похоже, что-то поняла.
— Такое впечатление, что с ним случилось что-то нехорошее. Я понимаю, что тебе тяжело... но не мог бы ты мне все-таки сказать, что произошло?
Карамон сжал кулаки.
— Если бы я знал, госпожа Меггин! Если бы я знал! Я бы сделал все, чтобы этого не произошло. Но Рейстлин все решил сам. Это все его магия, и что я в ней понимаю? — Гигант по-детски жалобно всхлипнул. — Он черный маг теперь, госпожа Меггин! Он улетел на зеленом драконе! И как я ни умолял его взять меня с собой, он не согласился. И я понятия не имею, где он и что с ним! — Карамон осознал, что прохожие оглядываются на него, и овладел собой. — Простите меня, госпожа Меггин. Я просто... до сих пор опомниться не могу.
Меггин смотрела на него серьезно и печально. Она не пыталась сказать слова утешения, как Танис, или что-то объяснить, как Физбан. Она просто посмотрела на Карамона — очень внимательно.
— Похоже, однажды я приняла неправильное решение, — сказала она. — Но что делать. Прошлого не воротишь. Спасибо тебе, Карамон Маджере. И прости меня.
— Вас-то за что? — удивился Карамон.
— Да хотя бы за то, что причинила тебе боль вопросами о брате. — Меггин кивнула и, опираясь на палочку, пошла прочь.
Карамон еще минут десять стоял неподвижно, тяжело дыша.
Вон там, совсем близко, стоял валлин, на котором был их дом. Дом, построенный отцовскими руками. Дом, где прошло их с братом детство... Теперь на месте того валлина был только обгорелый пень, а от дома даже пепла не осталось.
Вот так же не осталось и пепла от прошлого.
Меггин шла между старых пней и молодых валлинов, не разбирая дороги.
"Это я виновата. Я должна была сделать так, как подсказывало сердце. Надо было уговорить Гилона отдать мне этих мальчиков на воспитание. Все равно они росли, как сорная трава. Что толку в такой матери, как Розамун? Китиара пыталась сделать, что могла, но она сама была всего лишь ребенком. Рейстлина нельзя было запускать. Ему нужно было внимание, забота, материнская любовь. Не в редкие моменты просветления, а постоянно. И любовь не равнодушно-абстрактная, а конкретная, деятельная, направляющая. И я это знала. Я хотела забрать его с братом к себе, дать им все то, чего не могла дать Розамун. Но я тогда сочла это эгоистичным желанием бездетной женщины. Сочла, что не имею на это права. У Рейстлина есть родители, сказала я себе. Он любит мать. Мать есть мать, какая бы она ни была. Я учила его собирать травы и лечить болезни, а научить его любить мир и самого себя оказалось некому. И вот, пожалуйста, результат. Черный маг. Улетел на зеленом драконе. Значит, очень могущественный маг. Хм, а если подумать, что плохого в черных магах? Они до Войны время от времени через Утеху проезжали. Вполне законный Орден. Кто я такая, в конце концов, чтобы решать, что для Рейстлина хорошо и что плохо? Так, Меггин, ты это уже однажды сказала себе пятнадцать лет назад. А если бы ты тогда взяла и присвоила себе право это решать, то, возможно, судьба этих мальчиков сложилась бы совсем по-иному. И где бы ни был Рейстлин, Карамон бы сегодня не сдерживал слез."
Старая знахарка тяжело вздохнула, огляделась вокруг и, постукивая палочкой, отправилась дальше по своим делам. В конце концов, прошлого не вернешь. И того худенького большеглазого мальчика, которого она учила различать и собирать травы, больше нет. Есть взрослый человек, который нелегким трудом заплатил за право самому выбирать свою судьбу.
"Какую бы мантию ты ни носил, Рейстлин Маджере, будь счастлив," — подумала Меггин.