Альдара
Отчет Квэллиона
Вечерний туман вползает в приоткрытые ворота города. Я с неодобрением качаю головой. Понимаю, Государь в отлучке, и ворота открыты в ожидании его возвращения, но не слишком ли это безрассудно? Рука непроизвольно сжимает рукоять меча. Беспечны… Как мы беспечны! Уверились, что скрытность города – достаточно надежная защита.
Я, Квеллион, дружинник Нарготронда, не так беспечен. Я понимаю, что город нужно защищать. В городе женщины и юные. В городе и моя Тинвеллин…
Тинвеллин… Anarinya… На сердце становится теплее. Вспоминаю, как только недавно гулял с нею по городу, делился своей тревогой. В последнее время моя рука сама тянется к мечу, постоянно лежит на рукояти, готовая в любой момент выхватить оружие из ножен.
Вдалеке в коридоре вижу лорда Ородрета. Младший брат Государя тоже обеспокоен – наверное, волнуется за старшего. Но старается не подавать вида. Извиняюсь перед Тинвеллин и устремляюсь к нему. «Лорд Ородрет, позволь обратиться? Не пора ли выставить стражу на воротах?»
(Не забуду лицо Котенка, который в тот момент был, кажется, еще полностью в цивиле – в одно мгновение это нечто цивильное, а уже в следующий миг это Лорд. «Я слушаю тебя?» Уххх…)
…Ну да, конечно. Следовало бы помнить, что инициатива наказуема. Мне сказано «Займись этим сам, дружинник». Ну что ж… Подхожу туда, где в ожидании возвращения Государя коротает время за разговором дружина. «Лорд Ородрет согласился, что на воротах нужна стража. Кто пойдет со мной?»
(Могу и ошибаться, но, кажется, фактически игру в Нарготронде начала именно я. Остальные хотели дождаться возвращения Эйлиан)
Идти со мной дежурить на воротах вызывается Теллиндэль, моя наставница. Мы стоим у ворот и беседуем – обо всем. Сначала об оружии, потом о моей тревоге, потом разговор как-то переходит на детей, которых нет ни у меня, ни у нее. У Теллиндэль до сих пор нет друга, что меня немало удивляет – она мила собой, сильна духом, но сердце у нее доброе, и она могла бы стать хорошей супругой и матерью…
Немного позже к нам присоединяется Эдрахиль. Мне нравится этот спокойный, немногословный воин. Нравится исходящая от него уверенность. Хотелось бы сойтись с ним ближе, возможно, даже стать друзьями, однако что-то мешает. Разница в возрасте? В звании? Но Теллиндэль тоже старше меня по званию, а мы с ней свободно беседуем…
Наконец приходят добрые вести – Государь вернулся и уже на полпути сюда! С позволения Эдрахиля выхожу ему навстречу. В город возвращаемся втроем – Государь, наша танцовщица и я.
Город ликует, встречая своего короля. Лорд Ородрет с радостью устремляется к брату, и тот тепло его приветствует. Успел соскучиться… Отвожу глаза – это личное. Но я рад за них. Я знаю, что Государь уже потерял двоих братьев, тем дороже для него оставшиеся родные – брат и сестра.
Государь зовет всех желающих в тронный зал – танцовщица принесла из странствий новый танец и желает поделиться с нами. Ее танец в трех частях необычен: первая же часть заставляет меня снова непроизвольно схватиться за рукоять меча, настолько тревожна музыка и резки, порывисты движения танцовщицы. Все присутствующие, кажется, почувствовали то же самое – по залу проносится шепоток. Вторая часть уже мягче – тревога отступает, в музыке появляются более светлые нотки. Теперь это музыка творения, музыка любви… Движения танцовщицы, когда она идет по кругу, не оставляют сомнений в том, что она танцует любовь. Она вдруг останавливается напротив меня, и танцует будто для меня одного. Смущаюсь, отступаю на полшага и крепче сжимаю руку стоящей рядом Тинвеллин – не дай Эру, моя melde приревнует… Внимание красивой девы мне, конечно, льстит, но когда танцовщица переключает свое внимание на кого-то другого, я вздыхаю с облегчением.
В третьей части своего танца, еще более открытой, танцовщица обходит нас всех, держа в раскрытых ладонях то, что создала во второй части. Вглядываясь, втанцовываясь в каждого из нас, она ищет того, кому сможет вручить это. Эру, это так прекрасно и трогательно – она держит в ладонях светящийся шар, сотканный из музыки, света и любви… Наконец она опускается на колени перед Государем и бережно отдает ему сокровище своей души. Правильный выбор – Государь единственный здесь, кого такой дар не смутит и не поставит в неловкое положение, по отношению к кому такое открытое признание не покажется неуместным. Его невозможно не любить. Любить его – правильно, ведь он наш король.
(Ох… Вот что я увидела в этом танце. Может быть, не совсем то, что увидели другие, не совсем то, что хотела сказать автор.
А музыка на игре – это просто потрясающе! Надо будет внедрить это дело здесь, у нас)
Свободное от дежурства время я провожу в мастерской Тинвеллин, с Финвейрель и Лиссэ. Финвейрель – дочь сестры моей матери, Лиссэ – ее маленькая дочка. Они – единственная связь с прошлым, которая осталась у меня. Увы, я немного времени могу уделять им – тренировки и служба…
Лиссэ что-то рисует, Финвейрель беседует, а я наблюдаю, как работает Тинвеллин. Мне нравится наблюдать за тем, как под ее руками и кисточкой с краской на простой деревянной вазе проступает дивный узор. Другим ее работы тоже нравятся – пока я сижу в мастерской, то один, то другой обитатель города заходит полюбоваться готовыми изделиями. Одно из них с позволения Государя висит на стене в библиотеке.
Через какое-то время, отдохнув с дороги, в мастерскую приходит Государь. У него в руках лютня – как давно я не видел его с лютней! У него не остается ни времени, ни сил на музыку – но вот вдруг… Естественно, разговоры и работа тут же прекращаются, и все внимание устремлено на Государя. Он поет, а я не свожу глаз с его лица – каким вдохновением озарено оно сейчас! Ты прекрасен, Государь, но музыка делает тебя еще прекрасней.
Закончив одну песню, Государь начинает другую, заранее извинившись за то, что не знает последнего куплета. Но когда доходит до этого забытого куплета, сразу несколько голосов вдруг подхватывают песню – оказывается, не один Государь знает ее!
Я, однако, не подпеваю – растерялся, услышав, о чем эта песня. Она о любви, но о любви утраченной… потерянной… Государь, ведь ты поешь о себе! О той, кого ты оставил… Ты не раскрыл ее имени, но я слышал, что там, за Морем, ты любил, и избранница твоя была прекрасна. Ты любишь ее до сих пор… Это больно. Мне даже становится немного совестно – я-то слушаю песню его тоски, сидя рядом с любимой супругой…
(Эйлиан ,вторая песня была как нельзя кстати! Просто в тему… И правда пробрало!)
После этой песни просить спеть что-то еще – просто бессовестно. Государь еще немного сидит с нами, потом прощается и уходит. Никто не удерживает его.
Когда в городе появляется человек, я не сразу узнаю об этом. Государь велит проводить его, и они очень долго беседуют в покоях Государя. А мною снова овладевает тревога. Я знаю только одно средство от нее – заняться делом. Отправившись в оружейную, я застаю там Эдрахиля, Эльвора и Моркелеба – дружина почти в сборе. Остальные, наверное, на постах. В привычном кругу моя тревога чуть утихает – настолько, что я усаживаюсь и вполне способен побеседовать с товарищами по оружию.
Разговор заходит о музыке, и Эдрахиль вспоминает, что я мечтал стать менестрелем. Его вопрос – «А почему ты считаешь, что теперь уже не сможешь?» – ставит меня в тупик. Я никогда не задумывался о такой возможности, считая, что слишком изменился, когда решил стать воином. Но Эдрахиль, а следом за ним Эльвор и Моркелеб, почему-то упрямо верят, что я даже сейчас вполне способен играть. Им почти удается убедить меня, и я решаю как-нибудь попробовать.
(Друзья, спасибо вам за такую упрямую веру в меня!)
Наконец приходит моя очередь стоять на воротах. Со мной отправляется Эльвор, чему я рад. С ним дежурство никогда не бывает тягостным и не кажется долгим. Он умудряется разогнать мою тревогу одной-двумя фразами, слегка насмешливыми. Более открытый, более доступный, чем Эдрахиль, он вполне может стать моим другом. Мне бы этого хотелось – у меня мало друзей. Пожалуй, изо всей дружины я наиболее близко сошелся лишь с ним. У нас есть что-то общее.
(Элладан, еще раз спасибо за такого персонажа! Друг мне и правда был нужен… Не знаю, как Эльвор, а Квеллион считал Эльвора другом. Только вот открыто так назвать не успел…)
Дежурство проходит легко, без происшествий, за дружеской беседой и (временами) легкой словесной перепалкой. Несколько раз приходится открывать ворота для лорда Келегорма – он со своим псом отправляется то на охоту, то в патруль. Кажется, ему не сидится в городе.
А город тем временем готовится к осеннему пиру. Снуют туда-сюда девушки с подносами разной снеди, носят стулья… Теллиндэль устроила состязание в стрельбе из лука с лордом Куруфином и его сыном. Нам с Эльвором, стоя у ворот, остается только завидовать да отмахиваться от мелких зудящих насекомых, которых с реки под вечер налетело великое множество. Эльвор по этому поводу шутит – «А может это шпионы Врага, посланные, чтобы ослабить нас?» Смеемся.
Наконец Эдрахиль присылает нам замену, и я спешу разыскать мою melde. Соскучился… Она, похоже, тоже – не дав мне опомниться, увлекает за собой. В поисках уединения (хотя где вы видали уединение в городе, охваченном предпраздничной суетой?) забираемся за библиотеку – там есть небольшой закуток. Некоторое время нам уже никого и ничего не нужно – мы наконец остались вдвоем. И тут Тинвеллин заглядывает мне в глаза и спрашивает: «Милый, я понимаю, сейчас неподходящее время, но может все-таки подумаем о ребенке?»
(Ассиди, даже несмотря на то, что я заранее знала, персонаж все равно растерялся! Вот она, великая сила воображения…)
Да уж… Разве не об этом я совсем недавно беседовал с Теллиндэль? Разве не ей говорил, что буду рад, если когда-нибудь по коридорам и залам Нарготронда будет бегать мальчишка, похожий на меня? Так что же останавливает меня сейчас? Не могу понять, почему, но вместо радостного «Да!» с моих губ срывается «Милая, давай сначала повеселимся на пиру, а уж потом вернемся домой – и тогда подумаем…»
Тинвеллин вполне устраивает и такой вариант. Весь пир она бросает на меня кокетливые взгляды, заигрывает… Мне даже приходится напоминать ей, что мы не одни. Она веселится от души, а вот я с каждой минутой мрачнею. Какое-то гнетущее чувство – уже не тревоги, а чего-то неотвратимого – грызет меня. Пытаюсь заглушить его вином, даже слегка перебираю (хорошо, что эльдар в принципе неспособны опьянеть). Помогает, но не до конца – на смену тревоге приходит хмурое безразличие.
И вот пир заканчивается танцем – две пары танцующих передают друг другу чашу. По правде говоря, я не очень внимательно наблюдаю за танцем – мне все так же хмуро и злобно на душе. И вот наконец танец закончился. Можно идти домой… Но тут Государь объявляет, что созывает Совет. Ну что ж…
(Небольшое лирическое отступление: если до этого момента я шла по большей части на отыгрыше, то вот с момента начала Совета меня просто швырнуло «в туда», и до самого конца. Чему я несказанно рада – очень давно мне не удавалось достичь такого погружения!)
И вот – тронный зал. Собралось почти все население города. Выходит Государь – и у меня захватывает дух: как он великолепен! В белой королевской мантии, высокий, стройный, гордо держащий голову – как непохож он сейчас на того, кто так запросто сидел с нами в пропахшей краской мастерской, кто смеялся вместе с нами и играл с котенком Тинвеллин… Сейчас это Король. Владыка. Но зачем он нас собрал? Что хочет сказать нам?
Он все молчит, все медлит, и это ожидание убивает.
Но вот наконец, видимо, решив, что все, кто хотел, уже пришли, он поворачивается к нам…
… и тут моя память подводит меня. Я не помню слов. Помню лишь обрывки фраз – «клятва Барахиру… кольцо… Берен… Тингол… Сильмарилл…» Помню дружное «ЧТО?!» при слове «Сильмарилл»… Помню, как Тинвеллин вскрикнула и мертвой хваткой вцепилась в мою руку, помню ее шепот – «Неужели король Тингол лишился разума?! Что случилось с ним?» Я обнимал ее, но скорее безотчетно, не сознавая.
Помню, как выскочил в центр зала лорд Келегорм, обнажив меч и вертясь волчком, готовый поразить любого, кто – против него… И под сводами этого зала зазвучала старая Клятва – клятва Феанора и его сыновей. Я помню, что эти слова вернули меня к реальности.
Совсем же я опомнился, когда Келегорм воскликнул: «Мы выполним свою клятву любой ценой! Пусть даже цена эта будет – смерть всем, кто встанет у нас на пути!»
(Не ручаюсь за точность слов – не в том состоянии был(а), чтобы запоминать – но смысл был такой )
«Любой ценой? Новой Резни хотите?!» – вырвалось у меня, и примерно то же самое в ту же секунду выкрикнула стоящая рядом Финвейрель.
Дальше – снова провал. Что-то говорил лорд Куруфин, но я почти не слышал. Следующий миг ясности – и я вижу, как мой Государь медленно снимает с головы королевский венец. В зале – гробовая тишина, которую в следующее мгновение разрывают крики «Что ты делаешь, государь? Нет! Остановись!» Кричат все – и те, кто взял сторону сыновей Феанора, и те, кто остался верен Государю.
Снова – тишина. И лорд Ородрет, словно подломившись, падает на колени перед братом, хватает его за руки, и в тишине звучит его полный боли возглас: «Toron ar aran nin!»
(Господи, вот в этот момент мне стало просто плохо! Котенок… У меня нет слов!)
И вот Эдрахиль уже шагает вперед и встает рядом с… Государем? Лордом? Эру всеблагой, а кто он теперь? Голова кругом…
Следом за Эдрахилем вперед выступают другие… И я понимаю, что мое место – там. С ними.
Нет, не так. С НИМ.
Тинвеллин, прости… Я должен…
Государь… Все, что у меня есть – благодаря тебе. Я верну долг единственным, чем могу – своей верностью.
Шаг вперед.
Самое трудное – не оглянуться. Не вздрогнуть, слыша отчаянный вскрик Тинвеллин, а затем – ее плач.
«Я с тобой, Государь.» - вот так, коротко и просто.
Опять – провал. И – голос Финрода: «Возьмите только самое необходимое. Выходим, как только будем готовы.»
Выхожу из зала. Замечаю открытое окно, ведущее наружу. Прохладный ветер освежает лицо… И вдруг по небу – золотой стремительный росчерк. Звезда сорвалась и упала. И в сердце тоже что-то оборвалось. Теперь я знаю – я не вернусь. Моя жизнь тоже оборвется, как и эта звезда.
(Вот это был сильный момент!!! Кстати, самое интересное – я так поняла, что звезду эту видели почти все отрядники.)
Тинвеллин оказывается рядом. Но я не могу сейчас говорить с нею – это выше моих сил. Могу лишь обнять и гладить ее вздрагивающие плечи. В результате прошу Финвейрель увести ее домой. Сам возвращаюсь к покоям Финрода – там уже собрались остальные верные ему. Нас так мало… Всего десяток воинов, да смертный, который заварил всю эту кашу.
Ждем. И тут за нашими спинами раздается леденящий душу плач, и я с содроганием узнаю голос Тинвеллин. Почему она не дома?! Куда смотрела Финвейрель?! Я же просил…
Волосы встают дыбом. Единственный порыв – повернуться и кинуться к ней… Но – нельзя. Эру милосердный, да перестань же рыдать, женщина, неужто не понимаешь, что ты разрываешь мне сердце!
Поворачиваюсь спиной. Рядом, всего на полшага позади – Эльвор. Отступаю к нему, чтобы спиной ощутить его плечо. Тихо, тише шепота: «Эльвор… Не дай мне оглянуться. Если я оглянусь, решимость изменит мне» И – сильное плечо друга рядом…
Путь мне запомнился плохо – я блуждаю где-то в закоулках мыслей, оставаясь в реальности лишь настолько, чтобы не спотыкаться и поспевать за остальными. Даже стычка с орками не встряхнула меня в достаточной мере. А после стало только хуже – когда чарами Финрода мы превратились в орков, все силы уходят на то, чтобы не вырвало от отвращения. Поэтому в каком-то роде я воспринимаю грозный оклик как облегчение.
Сначала я вижу только черную зловещую фигуру, угрожающе щелкающую кнутом. Он что-то спрашивает, Берен отвечает (довольно дерзко). Потом неожиданно звучит музыка – но что это за музыка! Низкие, давящие звуки, бьющие по рассудку, как молот по наковальне… Я начинаю клониться… падать… Но вдруг звучит другой голос – чистый, ясный… Финрод! И давящая сила, что гнула к земле, вдруг отпускает. Мы можем перевести дыхание – но только до тех пор, пока голос Черного не наливается новой силой…
Я лишь потом понял, что поединок шел с переменным успехом. Но вот в какой-то момент мелодия Черного начинает вплетаться даже в мелодию моего короля. Он еще пытается сопротивляться, но бесполезно. Я успеваю увидеть, как он начинает клониться.. падать… А потом невероятная боль стискивает виски, громадная тяжесть придавливает к земле…
Мрак.
Возвращаться в сознание довольно резко и неприятно. Сквозь мрак и боль в голове я слышу отчаянный женский крик. (Уже после, поняв, где нахожусь, я удивляюсь, что звук донесся до меня сквозь толщу земли и камня. Но, возможно, наш тюремщик хотел, чтобы мы это услышали?). В этом крике не осталось ничего от разумного существа – это звериный вопль корчащегося в агонии тела. И нет возможности закрыть уши или как-то иначе избавиться от этого кошмара – я обнаруживаю, что руки скованы.
Значит… плен.
(Господи, посмотрев на это «сожжение», я поняла – мне так никогда не сыграть. Существо реально задыхалось от дыма и визжало от боли. И вопль был действительно нечеловеческий. Респектище исполнительнице!)
Постепенно возвращаются из небытия мои друзья. Вот рядом поднимает голову Эльвор (друг, как я рад, что ты жив и рядом!), с глухим стоном открывает глаза Берен… Последними приходят в себя Финрод и Эдрахиль. Им хуже других – король едва в состоянии говорить, оба страдают от жуткой головной боли… Но Финрод еще старается бодриться и подбодрить нас, старается шутить. «Если это мне так плохо, то каково же должно быть сейчас Саурону?» – с вымученной улыбкой говорит он. Мы смеемся. (Помню, поначалу мы много смеялись)
Мы дразним наших тюремщиков – поем развеселые песенки, издеваемся как можем, отпускаем колкости… В самый разгар одной из таких песенок в камеру входит охранник: «Не замолчите – и кому-то из вас будет плохо». Мы, разошедшись не на шутку, продолжаем петь. Охранник хмыкает. «Ну как хотите. Начнем... а вот с нее.» Я еще успеваю удивиться, ведь среди нас нет девушек – и тут на мою ногу опускается тяжелый сапог…
Боль зверская, но ради друзей я умудряюсь сдержать вопль – с губ срывается лишь короткий вскрик. Песня обрывается. Стражник, довольный, выходит.
Я лежу молча, боясь шевелиться, и жду, пока боль утихнет. Друзья что-то тихо говорят между собой, но я не слышу. Мне, впервые за все это время, стало страшно. Я понимаю – шутки кончились. Это всерьез.
И только подумать – еще совсем недавно я засыпал в объятиях моей Тинвеллин… А теперь что? Холодный каменный мешок…
Тинвеллин… Anarinya… Прости…
Прикосновение дружеской руки заставляет вздрогнуть.
«Как ты, друг? Очень больно?»
«А то нет! Тебе бы ногу сломали…» – хочется сказать, но я сдерживаю бессмысленную злобу на того, кто ни в чем не виноват, и вместо этого пытаюсь утешить.
«Ничего, терпимо. Хуже другое…»
«?!»
«Он принял меня за женщину!!!» - с притворным возмущением восклицаю я. Наградой мне становится смех друзей. Они смеются от облегчения – если я могу шутить, значит, все не так уж плохо.
Ногу мне исцелили, хотя я и просил не тратить на меня силы.
Потом начинаются допросы. Первым уводят Берена, затем Эльвора. Следом настает и мой черед. Я помню, что старался держаться дерзко и поставил себе целью разозлить их – надоем, глядишь и отправят обратно в камеру. Вступать с ними в долгие разговоры о Добре и Зле совершенно не хочется. Кошкоподобной твари, что вкрадчивым голосочком пытается меня разговорить, я обещаю почесать за ухом сапогом.
Говори что угодно, Квеллион, неси любую чушь, любую дерзость. Главное – не выдать того, что они хотят!
Меня дважды избивают, и дважды не дают умереть раньше времени. Потом вытаскивают из помещения на небольшую площадь. И кровь стынет у меня в жилах…
Посреди площади врыт столб. А к нему, спиной ко мне, привязан Эльвор. На моих глазах его избивают кнутом, а потом…
Эру всеблагой, прости меня… Эльвор, друг, и ты прости… Я не успел. Не успел вмешаться. Я знаю, я должен был закричать «Оставьте его в покое, грязные животные!!!» Но от потрясения я просто теряю дар речи. К тому времени, когда я оказываюсь в состоянии крикнуть хоть что-то, уже поздно. Эльвор падает и больше не шевелится. Но тварям мало – они желают поглумиться над телом. Я все-таки кричу то, что должен был. Эльвор, друг, это последнее, что я могу сделать для тебя… Прости!
Я даже не сопротивляюсь, когда оказываюсь возле того же столба, откуда парочка Темных только что оттащила безжизненное тело моего друга. В этом есть какая-то справедливость. Кошкоподобная снова здесь, снова что-то мурлычет на ухо, но у меня уже нет ни малейшего желания что-либо говорить. Я лишь жду, когда все это закончится – так или иначе.
К моему удивлению, со мной ничего не делают – ни кнута, ни хотя бы просто побоев… Оставили возле столба, и будто забыли про меня. Только кошка пытается что-то мурлыкать. Ну разозли меня, тварь! Хоть сапогом тебе дать – и то развлечение. Лучше, чем тупо ждать смерти.
И вдруг что-то меняется. На площадь выводят Эдрахиля. Жадно вглядываюсь – кажется, избили, но вряд ли более того. Слава Эру… Но теперь я понимаю, зачем мне сохранили жизнь – нас с ним хотят использовать друг против друга.
Эдрахиль… Прости мне мое молчание. Я знаю, это выглядело как будто я отворачиваюсь от тебя, предаю… Но я не мог им ответить, не подставив тебя под удар. Не мог!!! Пусть лучше меня… А эти твари хохочут, издеваются – «Вот, смотри, как твой товарищ отворачивается от тебя!» Не слушай их! Это неправда!
Я даже не чувствую – не успеваю почувствовать – страха, когда в руке одного из Темных появляется клинок… Стремительные движения – по шее, по запястьям… Ощутить боль уже не успеваю. Мгновенно накатывает слабость, ноги подкашиваются… Эдрахиль, ты что-то говоришь? Я уже не слышу, прости… В самое ухо – издевательское: «Умирай, зная, что предал друга!» Из последних сил, на пределе угасающего сознания – «Нет…»
Эдрахиль… Я не…
(Вот тут меня и накрыла истерика, за которую до сих пор стыдно. Мгновенно вываливаюсь из роли от одной только растерянности и неожиданности. «Это как же так? А как же волколак?»
Я, конечно, сама себе злобный баклан – нефиг было зацикливаться на единственном варианте. В результате – не готова оказалась, не ожидала… Вот и огребла по башке.
Еще раз – уж не знаю, в который – приношу свои извинения тем, на кого в этом перекошенном состоянии накатила бочку, и благодарю ту Темную, которая меня приводила в чувство)
Но… что это? Я… не умер? Нет – надо мной нависает чье-то лицо. Кажется, это кто-то из Темных.
Зачем? Зачем мне не дали умереть? Зачем – все?
Я уже не сопротивляюсь, когда меня поднимают и куда-то ведут под руки. Сил у меня как у котенка – не могу даже держать голову прямо. Мне все равно, куда меня притащили, все равно, что меня бросили на колени – стоять так или иначе не смог бы… И даже когда я понимаю, что черная фигура предо мной – сам Саурон, мне все равно. Мне уже все – все равно. Он объясняет мне что-то – про какой-то эксперимент. Я почти не слушаю. На нас, выходит, ставили опыты? Узнал бы раньше – было бы интересно.
«Чего же ты хочешь?» – спрашивают меня.
«Ничего…»
А и правда – ничего. Или все-таки…?
«Хочу разделить судьбу тех, с кем пришел сюда – какой бы она ни была»
«Ты увидишь их – в последний раз. Затем тебя убьют. Прямо там.»
Такое меня вполне устраивает – хотя бы увижу… Если бы еще так же увидеть самое родное лицо! Тинвеллин… Моя Тинвеллин…
Дверь со скрипом открывается, и на меня устремляется четыре пары встревоженных глаз. Финрод… Берен… Еще двое… А остальные..?
Меня кидают на пол. Руки друзей… Их тепло… Они рады видеть меня. Пытаются согреть… На несколько мгновений поддаюсь искушению – замираю, прячу лицо и впитываю всем телом это живительное тепло. Эру всеблагой, как же хорошо! Друзья рядом, они любят меня… Мне даже снова хочется жить. Но… нет.
Опомнившись, поднимаю голову. Не надо, друзья. Не тратьте силы на того, кто уже мертв.
Кажется, последнюю мысль я высказал вслух – я вижу на лицах друзей недоумение, в глазах Финрода быстро переходящее в понимание.
Стражник грубо, за шиворот, поднимает меня на ноги… Закрываю глаза – не смогу увидеть лиц друзей в этот миг.
Отвернитесь, друзья. Не смотрите…