За миг до взрыва черного стекла

Мы вновь с тобой друг друга отыскали
За миг до взрыва черного стекла...
Мартиэль

При жизни я был твоим братом. Раньше я предпочитал, чтобы ты считал меня погибшим с честью. Но сегодня я понял, что ты знаешь не хуже меня, что Плеть делала с убитыми врагами, и, вероятно, тревожишься, не зная, какая судьба постигла мое тело. Я счел своим долгом сообщить тебе, что теперь я один из рыцарей Черного Клинка и в настоящее время нахожусь в Ахерусе. Если для тебя это не имеет значения, забудь о моем письме. Если же ты считаешь своим долгом священника упокоить мою душу, сообщи мне, я приеду и не буду сопротивляться. Рыцарь смерти Антенариос."

Фиэннес вытер слезы и схватился за лист бумаги:

"Антен, не собираюсь я тебя упокаивать, просто приезж..."

Он оборвал текст на полуслове. Что — письмо? Когда оно дойдет? И дойдет ли вообще? Священник скомкал начатый листок, быстро оделся, выбежал на улицу и призвал свою алую летающую пантеру.

* * *

Худощавый подросток с лисьим лицом поджал губы, шагнул вперед и поднял холстину.

Кайрен пожал плечами и вернулся на свой пост, баюкая правую руку. Перелом успешно сросся, студенты жреческого колледжа хорошо поработали, но на всякий случай сделали все по правилам: растяжка, подвеска, лубок. Собственно, именно из-за перебитой руки Кайрен и стоял сейчас на Площади Соколиных Крыльев, совмещая обязанности почетного часового и справочного бюро.

Площадь превратили в импровизированный морг под открытым небом: в Луносвете просто не было помещений, в которых поместилось бы столько тел. Да и помещений-то в городских руинах почти не осталось, а те, что сохранились, нужны были живым. Студенты-выпускники магического факультета и жреческого колледжа наложили и поддерживали заклятья, останавливавшие разложение, поэтому трупного запаха почти не чувствовалось. Тут и там по площади бродили эльфы, в основном такие же подростки, заглядывали под холст и смотрели в мертвые лица своих родных, пытаясь осознать это новое для себя понятие — осиротеть.

Лицо Инанны Солнечный Луч было закрыто куском ткани, но Фиэннес узнал мать по волосам, по форме ушей, по серьгам. В странной армии мертвецов, разрушившей Луносвет, почти не было мародеров: они равнодушно бросали драгоценности. Зато забирали с собой относительно целые трупы. Правда, в Кель'таласе им мало чем удалось поживиться — эльфы сражались так, что, падая мертвыми, уже не годились для некромантии. По крайней мере, так можно было объяснить то, что бесследно исчезнувших было не слишком много, большинство погибших удалось найти и опознать. Хотя для опознания иногда приходилось применять магию.

Юноша не стал поднимать ткань с лица матери, он знал, что его закрыли не зря. Валериосу, покоившемуся рядом с женой, осторожно прикрыли разрубленную голову и выпотрошенный живот. Фиэннес не понимал, кому и зачем понадобилось проделывать такое... что же за сущность такая породила целую армию антижизни? Это не умещалось в голове.

Он опустился на колени, прикоснулся пальцами к холодным лбам. Что нужно говорить, что думать? Молодой целитель из Кель'таласа раньше был вообще незнаком со смертью, а теперь она, невидимая, стояла прямо перед ним, над мертвыми телами его родителей. Понять и принять ее не было сил.

Потом на память пришли затверженные когда-то слова. В Кель'таласе умирали редко, но все же это бывало, и священников обучали погребальным обрядам, хотя не каждому из эльфийских жрецов в своей жизни приходилось их исполнять. Впрочем, обряд будет чуть позже, на похоронах — под уцелевшим куском луносветской стены уже готовили почетное захоронение, копали могилы и тесали камни для надгробий. Но несколько строк из похоронного гимна всплыли перед глазами и прозвучали как будто сами по себе:

Пусть будет легок ваш путь,
Пусть радостной будет вечность,
Мы же отныне свято
Хранить будем память о вас.

Фиэннес допел финальную каденцию, и стало немножко легче. В этих древних похоронных песнопениях скрыт глубокий смысл, и, похоже, его предстоит для себя открыть. Может быть, мертвым уже все равно, но живым — нет.

"Хорошо, что я священник," — подумал юноша. - "Я хотя бы могу найти тень утешения в гимне. А другим каково? Антарисса..."

Его взгляд метнулся к подруге, которая рука об руку со своей матерью стояла около убитого отца. Хорошо хоть у нее мама осталась. Лезть с утешениями и сочувствием Фиэннес не стал — он понимал, что сейчас это излишне: он не приветствовал бы, если бы кто-нибудь попытался утешить его. Горе нужно принять и пережить в одиночестве.

— Тебя-то за что извинять, - фыркнул юноша. Оставшиеся в живых однополчане брата уже рассказали все, что знали: в последний раз его видели недалеко от ворот Луносвета, отбивавшимся от наседавшей нежити. Вообще-то Следопыты предпочитали не ввязываться в ближний бой, но при необходимости умели пускать в ход клинки не хуже других воинов и перед воротами столицы отчаянно дрались за каждую пядь. Те, кто сумел отделаться относительно легкими ранами, вроде Кайрена, потом обыскали окрестности разрушенных ворот, и теперь в отдельном секторе на почетных, хоть и наскоро сбитых, помостах лежало немало погибших рейнджеров. Но некоторые пропали бесследно. Среди них был и Антенариос.

* * *

В самом Ахерусе Фиэннес никогда не был, но пару раз проезжал прямо под ним. Он не знал, как его примут в загадочном оплоте черных рыцарей, но, вроде бы не слышал, чтобы оттуда кого-то выставили. И все равно в странную летающую крепость священник прибыл с замиранием сердца.

Первое, что его там поразило — тишина. Нет, конечно, слышалось и звяканье металла, и стук копыт, и гул огня в горнах. Откуда-то доносился звон оружия - очевидно, с тренировочной площадки. Но звуки как будто тонули в вязкой, куполом накрывшей некрополь тишине. Разговоры велись негромко и быстро затихали.

По крепости неторопливо проезжали рыцарские патрули. Фиэннес обратил внимание, что здесь не существовало политических распрей. Ему, конечно, приходилось бывать в местах, где запрещены сражения — например, в Даларане, в Шаттрате, на Ярмарке Новолуния. Но чтобы заклятые враги работали вместе, он видел только один раз - в армии Расколотого Солнца, и даже там кровавые эльфы старались держаться подальше от дренеев. А здесь в одном патруле могли быть люди и орки, тролли и дворфы... Для Черного Клинка политическая и расовая вражда не имела значения. Смерть объединила всех.

Священник несколько минут постоял, глядя на проезжающие патрули. На него никто не обращал внимания, хотя эльф понимал, что его прекрасно видят. Это тоже было чертой черных рыцарей — не делать лишних движений. Если сюда приехал посторонний, значит, у него есть дело. До тех пор, пока он никому не мешает, его не тронут. Но и не спросят, кто он и что ищет, не предложат помочь. Черный Клинок не ведал гостеприимства.

В конце концов Фиэннес решился обратиться к одному из патрулей. Начальница патруля отозвалась спокойно и равнодушно. При жизни она была гномшей, и странно выглядел белый цвет озорной прически-хвостиков, ледяные глаза на личике с веселыми мелкими чертами и тяжелая рыцарская броня на крохотном теле. Такое существо могло бы показаться карикатурой, смешным недоразумением, но Фиэннес понимал, что внешность обманчива: эта крошка может разделать кого угодно не хуже любого орочьего или тролльского воина.

Фиэннес спросил, может ли он увидеть рыцаря Антенариоса. Гномша кивнула и отправила своего напарника, человека, за Антеном. Затем поехала дальше.

Вроде бы все шло как должно, но Фиэннесу казалось, что его сердце решило испытать на прочность грудную клетку. Секунды казались минутами, минуты — часами... неужели этот Ахерус такой большой, что нужно так много времени, чтобы кого-то привести?

* * *

В Кель'талас приходили новые и новые слухи о порождениях дурной фантазии Короля-Лича. Отвратительные поганища, сшитые из кусков мертвых тел (Артас придумал-таки, как утилизировать некондиционные трупы), полчища безмозглых зомби, мертвые пауки, призраки с леденящими прикосновениями, даже скелетные драконы... Когда-то они были живыми. Рассказывали о баньши — духах, способных вселяться в чужие тела; говорили, что это души убитых с особой жестокостью женщин-эльфов. В их предводительнице кто-то узнал бывшую военачальницу Кель'таласа Сильванас Обгоняющую Ветер. Когда-то под ее командованием защищали Луносвет Следопыты, а теперь она вела один из полков Плети. Говорили также, что некоторым эльфийским воинам Артас оказал особую "милость" - поднял их в качестве Сан'лейн, могущественных кровососов, и поставил правителями отдельных районов Нордскола.

Вероятно, наибольший ужас наводили рыцари смерти. Они внешне мало отличались от обычных людей, орков... или эльфов — видимо, их делали из наименее поврежденных тел. Тем страшнее было смотреть в ледяные глаза, в которые вмерзла память о тысячах смертей, но в которых не было ни ненависти, ни азарта - только равнодушие и вечный голод. Нежити тоже нужна энергия, но если зомби просто грызли всю органику, а Сан'лейн сосали кровь, то рыцари смерти питались непосредственно жизненной силой тех, кого они убивали. Они владели темной боевой магией, искусно сплетая силу своих покрытых рунами клинков с силой заклинаний. Говорили, что в бою один рыцарь смерти стоит тысячи простых солдат.

Эта мысль сводила с ума. Брат мог оказаться чем угодно — безмозглым каннибалом на Мертвом Шраме, одним из многочисленных солдат-зомби и даже куском поганища. На лучшее Фиэннес не надеялся: если бы Антен был жив, он давно нашел бы способ подать весть о себе. А убитыми воинами хозяйственный Артас не разбрасывался. Тем и страшна была Плеть, что ее погибшие противники становились ее солдатами.

Конечно, не по своей воле. Мало кто служил Королю-Личу добровольно: для этого надо было иметь слишком своеобразное устройство головы. Владыка Ледяного Трона, словно гигантский паук, простирал свою волю по северной части Азерота, держа в плену души мертвецов и контролируя их тела. "Убийство" нежити было не убийством — нельзя убить мертвеца - а освобождением душ. Прямая обязанность священника, вот только творения Короля-Лича почему-то не истаивали от простого "изыди, во имя Света!" Пришлось, преодолевая отвращение, изучать теорию и практику некромантии, чтобы определить наилучшие способы борьбы с этой напастью. Так или иначе, Фиэннес не раз слышал от развоплощаемой нежити вздохи облегчения, а иногда - даже еле слышные слова благодарности. И если Антен теперь вот так же где-то сражается в рядах Плети, не должно ли брату-священнику найти его и освободить его душу? Но как?

А может, кто-то уже давно освободил его? Хорошо, если так, но уверенности в этом у Фиэннеса не было. Неизвестность грызла его разум, но не пойдешь же в Ледяную Цитадель и не спросишь "Вы моего брата не видели?" В конце концов Фиэннес просто заставил себя об этом не думать. Он не виноват, что не всемогущ. И он себя в этом даже почти убедил.

* * *

Наконец посланник-человек появился из бокового коридора. За ним шел Антен.

Фиэннес распахнул глаза со взглядом, полным невольного ужаса. Он, конечно, уже видел рыцарей смерти и мог предположить, как выглядит теперь его брат, но он никогда не видел никого из них до того, как они стали таковыми, и не мог предположить, насколько огромными оказываются перемены.

Антен, по понятиям эльфов, никогда не был красавцем. Его это совершенно не огорчало, потому что он обладал весьма замкнутым характером и не стремился к популярности. Понятие "хороший рейнджер" включало способность сутками сидеть на дереве в полном одиночестве, и Антен умел находить в этом радость. Конечно, он не был букой, у него были друзья среди однополчан, но на веселых сборищах в таверне он предпочитал сидеть в углу и помалкивать. Тем не менее его резкое, лишенное обаяния лицо было полно жизни, а забранные в роскошный хвост волосы сверкали червонным золотом. Теперь же...

Все тот же пышный хвост — но полностью лишенный цвета. Черты лица иссохли, обострились, кости черепа проступили под сухой, туго натянутой кожей. Смуглая кожа приобрела холодно-серый, мертвенный оттенок. Памятное Фиэннесу мягкое синее сияние глаз сменилось не зеленым светом демонической скверны, а бледно-голубым сверканием ледника. И как священник ни настраивал себя, что погибший и анимированный брат не мог не измениться, увидеть его лицо оказалось страшно.

Антен не сомневался, что при виде его младший брат испытает ужас, но все же невольно закрыл глаза. И почувствовал, что ему положили руки на плечи и тянут вперед.

— Я тебя обнимаю, - ответил Фиэннес. Сквозь доспехи живое тепло не чувствовалось, но все равно Антен ощутил странность.

Вообще-то вопрос этот мог показаться абсолютно дурацким. Но Фиэннес, во-первых, знал, что брат зря ничего не говорит, а во-вторых, он был священником и умел видеть смысл за тем, что кажется глупостью остальным. Он прекрасно понял, что означает этот вопрос от рыцаря смерти. Но понять — это одно, а вот ответить... От одной-единственной короткой фразы зависело многое. Что ж, не титаны горшки обжигают.

— Затем, что я тебя люблю. Другие варианты есть?

Антен замер. Потом выпрямился, высвобождаясь из рук Фиэннеса. Казалось, он не приложил ни малейших усилий, но священник почувствовал, как его руки теряют опору. Вот так силища!

— Я думаю, что ты любишь не меня, а свои воспоминания обо мне, живом.

Фиэннес вздохнул. Похоже, все будет сложнее, чем ему казалось.

— Ты хочешь сказать, что от того, что ты умер, я тебя разлюбить должен? - Может, явная абсурдность этой фразы все-таки заставит Антена вылезти из кокона.

— Я же видел, с каким ужасом ты только что посмотрел на меня.

— Этот ужас относился не к тебе, а к тому, что с тобой сделали, - спокойно ответил священник. - Не думай о нем вообще. Просто... Не разводи сложностей на пустом месте, ладно?

— Ты не понимаешь. - Неужели, думал Антен, ты так хочешь вернуть меня, что закрываешь глаза на очевидное? - Я нежить, нарушение всех законов мира и жизни. Как ты можешь смотреть на меня без отвращения?

Вместо отвращения на лице Фиэннеса наблюдалось ласковое сочувствие.

— И как же ты жил... не-жил все это время с такими мыслями? - тихо спросил священник. - Антен, не надо. Мертвый, живой, анимированный - это все равно ты. И никакому Артасу не под силу это изменить. Потерять собственную сущность мы можем только сами, если сознательно отречемся от нее. А для этого и смерть не нужна. Понимаешь? - Он пристально смотрел в ледяные глаза старшего брата. - Оказавшись нежитью, можно сломаться под тяжестью отвращения к своему неестественному существованию. Можно преисполниться зависти и ненависти к живым, как многие Отрекшиеся. И потерять себя. А можно выдержать и остаться самим собой. Судя по твоему письму, тебе это удалось.

— Ты вырос, - медленно произнес рыцарь смерти.

— Странно было бы, если бы я остался ребенком! - усмехнулся Фиэннес. - Сколько лет прошло!

— Зато я сказал. Я жесток, потому что называю вещи своими именами и отказываю тебе в возможности благородно спрятаться за собственной смертью. Легко сказать "меня убили, поэтому я больше не я", а я говорю, что это называется трусостью и малодушием. Кому принадлежит твоя воля и разум - тебе или какому-то давно убитому Артасу?

— Тогда скажи, кому принадлежат разум и воля каннибалов, бродящих по Мертвому Шраму, - предложил Антен.

— Им самим. Они даже не под контролем, они просто в плену. Где-то между этим и тем светом. Ты понимаешь тонкую разницу между ними и собой?

— Не слишком. Неужели так важно, что мы обладаем свободной волей?

— Неизмеримо важно, - упрямо кивнул жрец. - Свобода воли - высочайшая ценность для разумных существ. Гораздо выше, чем жизнь.

— Тот подросток, каким ты меня запомнил, пришел бы в ужас, узнав, каким ему предстоит стать. Но делать нечего: годы прошли, мой юношеский идеализм испарился. Я надеюсь, что у меня хватает мужества принять себя таким, какой я есть. - Он огляделся. - Давай не будем стоять тут на проходе. У вас в Ахерусе есть что-нибудь вроде таверны?

— Нет, но есть продавец еды, - Антен указал на бродящее по кругу поганище, - и много пустых помещений.

— Да, слово "комфорт" для вас, похоже, значения не имеет, - поежился Фиэннес, представляя себе покупку еды у мерзкого гиганта. - Тогда пойдем найдем какое-нибудь пустое помещение.

* * *

Король-Лич терял хватку. Сначала освободились Отрекшиеся. Говорили, что возвращение их свободной воли — результат неудачного заклинания Иллидана. Эльфодемону почти удалось уничтожить Ледяную Цитадель, но в последний момент Малфурион, вообразивший, что Иллидан способен творить только зло, схватил его за руку. Не повезло Иллидану с братом, просто не передать, как не повезло. Тем не менее удар прошел, Цитадель пошатнулась, и контроль Короля-Лича над его рабами ослаб. Первой, кто сумел очнуться и вернуть себе свободную волю, была Сильванас, королева баньши. Каким-то образом она нашла собственное тело и обнаружила, что может захватить его так же, как захватывала чужие - что и сделала. Другие баньши, тоже бывшие рейнджерки, последовали ее примеру, превратившись в темных следопытов. Сильванас и в смерти осталась могущественным лидером и сумела собрать под своей властью бывших зомби, тоже вдруг очнувшихся и осознавших, что Король-Лич больше не властен над их волей.

Фиэннес Отрекшимся не доверял. Не из-за их неприглядной внешности, хотя, конечно, видеть ходячие разлагающиеся трупы для эльфа было тем еще испытанием. Мощная интуиция священника настойчиво шептала ему, что за полусгнившими лицами прячется та же ненависть ко всему живому, что двигала Королем-Личом. Конечно, бывшие солдаты Плети, даже вместе взятые, несравнимо менее могущественны, нежели владыка Ледяного Трона, но их хитрость уступала только их же зависти к живущим. Они сумели найти общий язык с вполне себе живыми расами, и Сильванас умудрилась записать в Орду не только своих нынешних подчиненных, но и свой бывший народ. Фиэннес не знал, хорошо это или плохо: эльфы Кель'таласа всегда стремились быть в стороне от большой политики, и недавний опыт подтвердил правильность такой позиции — согласились присоединиться к Альянсу, и чем все кончилось? К тому же в Орде эльфы оказались на одной стороне баррикад не только с Отрекшимися, которые в общем-то не вызывали ничего, кроме отвращения и подозрений, но и с орками, которые разрушили Кель'талас во Второй Войне, и с троллями, хорошо хоть не с амани, а с относительно прогрессивным Черным Копьем. Впрочем, после того, что творили Артас и Гаритос, орки и тролли в глазах эльфов выглядели просто честными вояками, а это еще не самое плохое. Дружба против - великая вещь, она порождает самые неожиданные союзы.

А потом против Артаса обернулись рыцари смерти.

Фиэннес уже достаточно хорошо знал теорию некромантии, так что он такому повороту не удивился. Чем могущественнее создаваемая нежить, тем больший процент собственной воли ей приходится оставлять — эта максима неизбежно останавливала всех разумных некромантов и была причиной краха неразумных. Самой могущественной нежитью были личи, которые пошли на трансформацию по собственному желанию и потому обладали полной мерой свободной воли. Примитивным умертвиям, вроде зомби, можно было и вовсе заблокировать сознание - для простейших действий хватало простейших рефлексов. Чтобы создать баньши или вампира, приходилось уже повозиться с балансом уровня сознания и могущества. Рыцари смерти же были прямым нарушением некромантской техники безопасности: чтобы получить настолько мощную нежить, приходилось довольствоваться довольно условным контролем. Правда, говорили, что это до определенной степени компенсируется блокировкой памяти - когда ты не помнишь, кто ты и чего хотел при жизни, несколько труднее поставить перед собой вопрос "а действительно ли я хочу выполнять приказы этого мерзавца". Тем не менее достаточно было небольшого толчка, одного-единственного воспоминания, чтобы магистр неупокоенных рыцарей Дарион Могрейн скинул с себя контроль Артаса. Тут же заработала обратная связь, и свободную волю вернул себе весь Орден Ахеруса. После битвы у Часовни Последней Надежды Могрейн объявил о независимости ордена, переименовал его в Орден Черного Клинка и вместе с Тирионом Фордрингом возглавил кампанию против Короля-Лича.

Он немедленно отправил эмиссаров в Альянс и Орду, и ордынский эмиссар Кольтира Ткач Смерти навестил Луносвет, прежде чем отправиться в Нордскол для координации действий ордена и ордынских войск. Когда-то Кольтира служил в Следопытах и был плоть от плоти земли Кель'таласа, теперь же его ледяные глаза смотрели на золотую листву Лесов Вечной Песни с отстраненным безразличием, и непонятно было, осталось ли в этом существе хоть что-нибудь от эльфа.

А потом Фиэннес не раз имел дело с рыцарями смерти в диверсионных группах. Сначала он посматривал на них с подозрением, но быстро убедился, что, несмотря на жажду убийства, разум у них на месте и этические координаты совершенно обычные. Да, противоестественная природа рыцарей смерти никуда не девалась — они испытывали сильную боль от благословенного жреческого исцеления, как и Отрекшиеся. Но зомби поднимали без разбору, так что среди Отрекшихся оказалось множество личностей весьма мелкого пошиба; рыцарей смерти же, чтобы не тратить сложную и дорогостоящую магию на негодный материал, создавали только из воинов, в которых эмиссары Артаса заметили не только воинское искусство, но и незаурядную силу духа. В результате эта сила духа подавляла свойственную нежити зависть к живущим, и рыцари смерти оказались неуклонными защитниками жизни, которой они сами были лишены.

...И с чего Антен вообразил, что Фиэннес не сочтет его погибшим с честью?

* * *

За прошедшие десятилетия изменился не только Антен.

Смерть заставила его многое забыть. Даже лицо матери осталось в памяти смутным, неясным образом, он помнил не столько его черты, сколько связанное с ними чувство тепла и заботы. Но Фиэннес запомнился ему неплохо — Антен в свое время немало занимался с младшим братом, отдавая ему почти все свободное время, и очень хорошо разглядел, как малыш превращается в мальчишку, а потом в юношу. Он помнил хрупкого, нескладного подростка с льняными волосами и ласковыми синими глазами. Теперь же перед ним сидел взрослый мужчина с жестким лицом, из глаз которого лился тревожный зеленый cвет. Антен, конечно, знал, почему и откуда появилось это зеленое свечение, но так странно было видеть его в глазах брата. Волосы Фиэннеса потемнели и приобрели такой же оттенок червонного золота, каким сияли когда-то волосы самого Антена. Подростковая хрупкость уступила место гармоничному мужскому сложению, хотя особой физической силы брат не приобрел - не слишком-то она нужна священнику. Антен поймал себя на том, что невольно пытается увидеть в сидящем перед ним эльфе прежнего Фиэннеса, и неожиданно ему это удалось, когда брат зачем-то повернул голову: оказывается, у него остался все тот же лисий профиль.

Они сидели в какой-то пустой комнате прямо на полу. Было холодно и жестко, но Антен не чувствовал неудобства, а Фиэннес привык и не к такому. Зато здесь их никто не видел, и можно было взять Антена за руку, стащить с него латную перчатку и прижаться лбом к его руке, что священник и сделал. Потом поднял голову, но руки не выпустил.

— Ничего, зато у меня теплая, - как ни в чем не бывало пожал плечами Фиэннес. Похоже, для него холод, шедший от ходячего мертвеца, означал не непреодолимую преграду между ними, а просто необходимость делиться теплом.

— Насчет свободы воли, - вернулся Антен к недообсужденному вопросу. - Она у нас была не всегда. Не слишком давно мы были самыми кошмарными воинами Короля-Лича. И не наша заслуга в том, что мы снова ее обрели.

— Совершенно верно. Поэтому я стою на такой позиции: никто из неупокоенных не виноват в своем состоянии, за исключением тех, кто пошел на это добровольно. Никто из жертв Артаса не заслуживает ненависти и отвращения. А дальше придется немножко заняться теорией некромантии.

— Чтобы освобождать души неупокоенных, надо понимать механизмы контроля над ними. Так вот, основополагающий тезис некромантии: никакая анимация не в силах уничтожить личность анимируемого. А что такое личность, она же душа? Это воля, разум и подсознание. Ну, и память в качестве оболочки: лишенный памяти все равно остается собой, хотя это не всегда заметно. Конечно, любое анимирование есть злое деяние, потому что оно является, как ты правильно сказал, нарушением законов природы и мира. Но зло исходит от того, чья воля является инициатором этого деяния. Тот, кто был анимирован против воли, не может быть обвинен в своем неестественном существовании. И не заслуживает ни ненависти, ни осуждения.

Антен молчал. Фиэннес смотрел на него в ахерусском полумраке, не выпуская его руки. Рука начала согреваться.

— То есть ты не считаешь, что прекращение существования для меня является единственно правильным исходом? - наконец спросил рыцарь смерти.

— Я тебе это уже полчаса пытаюсь втолковать, - вздохнул Фиэннес. - Прости, но этот выбор тебе придется делать самому. Если ты действительно сочтешь нужным обрести истинную смерть, я тебе помогу. Но навязывать я тебе ничего не стану. Я даже не скажу, что это "лучше" или "хуже". Не мне давать такие оценки. С моей точки зрения, ты имеешь такое же право на существование, как я или любой другой живущий. Сам решай, что с собой делать. А я... я тебя просто люблю. Живого, мертвого, неупокоенного - какого угодно.

— Я боялся, что мысль о том, что твой брат - нежить, станет твоим кошмаром, - выговорил он наконец.

— Вот именно потому, что ты за меня боялся, никаким кошмаром она не станет! - рассмеялся Фиэннес. - Антен, я действительно неплохо знаю, что Плеть делала с убитыми. Меня бы не обрадовало, если бы ты стал Отрекшимся, но рыцарь смерти - это лучшее, что с тобой могло произойти. Плеть умела признавать доблесть своих врагов, хоть и вознаграждала за нее своеобразно.

Тень улыбки промелькнула на бескровных губах рыцаря смерти.

— Фиэннес, ты не замерз? - спросил он. - Ахерус - неподходящее место для живых. У тебя дыхание сразу же превращается в пар. А согреть тебя нечем.

— Ничего, жреца не так просто уморить, - ухмыльнулся Фиэннес, и Антен вдруг на мгновение снова увидел перед собой мальчишку-подростка. На самом деле прошло не так уж много лет, Фиэннес еле-еле успел выйти из детского возраста... если бы не войны, он бы сейчас таким и был - озорным, добродушным и немного легкомысленным.

* * *

После сражения у Часовни Последней Надежды, снова обретя память и свободу воли, Антен впал в глубокий шок. Из всех рас Азерота эльфы были наиболее тесно связаны с естественным порядком вещей, их бытие являло собой воплощение жизни и торжество исцеления. Понятия некромантии, нежити, были им не просто чужды, а противоположны самой сущности эльфийского народа. И вдруг осознать, что ты теперь и есть та самая нежить, было безумно тяжело. А рядом не было никого, кто мог бы помочь — рыцари смерти из других рас не понимали проблемы эльфа-нежити, а немногие эльфы-рыцари оказались погружены в то же отчаяние. Выход был только один - тот самый, о котором еще в начале обучения говорил инструктор Разувий: утолять свою боль убийствами. Конечно, имея свою голову на плечах, легче было соображать, кого и зачем убиваешь, так что совесть Антена не мучила, а чудовищ в Азероте всегда полно. И он убивал снова и снова, вымещая на жертвах свое отчаяние и совершенствуя новообретенное искусство ледяной смерти.

У него сложились странные отношения с холодом. С одной стороны, холодно ему было почти постоянно: своего тепла не осталось, а холод он чувствовал. С другой — это чувство не было неприятным или тревожащим, потому что больше не говорило об опасности. Рыцарь смерти может вмерзнуть в ледяную глыбу, и с ним ничего не случится. С третьей - в какой-то момент Антен понял, что холод подвластен ему самому: он может ударить ледяным ветром, изранить градом, заморозить... и хотя его душа тосковала по теплу, он равнодушно и эффективно пользовался морозом, чтобы насытить жизненной силой свое неупокоенное тело.

Конечно, он постарался выяснить, что произошло в Кель'таласе за то время, пока он пробыл рабом Плети. Узнанное привело его в ужас. Децимация населения, гибель короля, попытка геноцида имени Гаритоса, разрушение Солнечного Колодца, осквернение целой расы... Разрушенный Луносвет, появление Презренных... Манаголод, сироты, ожесточившиеся сердца. И ради этого он погиб?

Очень осторожно Антен попытался узнать о судьбе своей семьи. Он легко выяснил, что имена его родителей значатся в списках защитников Кель'таласа, с почетом похороненных у стен Луносвета. С Фиэннесом было сложнее — мало ли в те годы по Азероту бродило начинающих жрецов. Но в какой-то момент до Антена дошли слухи: выросший брат добился успехов, стал могущественным целителем и известным изготовителем лекарств. От этого стало немного легче - Фиэннес сумел пережить самый сложный период, вроде бы у него все благополучно. Но Антенариос испытывал дикий страх перед возможной встречей с братом. Фиэннес был эльфом, целителем, жрецом Света - в общем, воплощал полную противоположность тому, что теперь представлял из себя Антен. И рыцарь смерти был уверен: если Фиэннес узнает, что старший брат стал ходячим мертвецом, он не сможет с этим примириться.

Но встреча почему-то обернулась совсем не так, как Антен себе ее представлял. Оказалось, что взрослый Фиэннес смотрит на вещи совсем иначе, нежели смотрел когда-то начинающий жрец-подросток. И это вызывало у Антена куда более глубокий ужас, чем тревожный зеленый свет в глазах. Принять собственное неупокоенное существование — куда ни шло. Но что должно было произойти с живым эльфом, чтобы он вот так взял и протянул руку брату-нежити?

* * *

— Теперь? - Фиэннес отпустил его руку и потер лоб. - Сложно сказать. Я предложил бы тебе вернуться в Кель'талас, но ты же знаешь - сейчас планируется кампания по отражению очередной угрозы из Темного Портала, и кто знает, куда нас закинет судьба. Давай будем писать друг другу, письма в конце концов находят адресатов. А если мы оба останемся жи... тьфу, если мы в результате по-прежнему будем функционировать, когда эта заварушка кончится, тогда и подумаем, что делать дальше.

— Вернуться в Кель'талас? - рыцарь смерти медленно покачал головой. - Я там был. Бродил по Мертвому Шраму, пытался найти то место, где меня убили. Не нашел, не помню... не могу вспомнить, как в тумане.

— И не надо. - Священник опять взял его за руку. - Мы можем купить дом. Жилье в Луносвете я не потяну, а, например, в Легком Ветерке - запросто. Там даже лучше, потому что в городе не слишком разведешь аптекарский огород. А для тебя мы поставим кузницу. Ты вроде бы неплохо умел обращаться с кузнечным молотом.

— Подожди, у тебя же была девушка, я забыл, как ее звали. Не сложилось? - Как обидно, Антен ведь умирал с мыслью, что у Фиэннеса есть невеста, значит, род Солнечных Лучей не прервется.

— Антарисса Водяной Цветок. Она поддалась жажде магии, и ее убили твои однополчане. - Антен не мог сказать, почему он вздрогнул - от этих слов или от того равнодушия, с которым их произнес священник.

— Прости, я не знал, - смутился рыцарь смерти.

— Ну, в любом случае мне надо было как-то тебе об этом рассказать, - пожал плечами младший брат. - У меня все равно уже все слезы кончились. Папа с мамой, ты, потом Антарисса... привыкнуть можно к чему угодно, и к горю, и к одиночеству. Я даже убивать почти привык.

— Убивать? - вот это понятие в голове у Антена с Фиэннесом совсем не вязалось, и он с изумлением увидел, как от Фиэннеса остался черный полупрозрачный силуэт. - Ты жрец Тени?..

— В том числе. - Священник вернулся в обычный облик. - После смерти Антариссы я понял, что целительство может оказаться для меня роскошью, и отправился учиться на кафедру Тени. Я по-прежнему терпеть не могу убивать, но у меня это неплохо получается.

— Кажется, теперь я понимаю, почему ты от меня не шарахаешься, - сказал Антен. - Ты остался совсем один, и...

— Меня зовут Фиэннес, а не Малфурион! - вспыхнул священник. - Я не стану воротить нос от брата только потому, что он не совсем такой, каким я, возможно, хотел бы его видеть!

Антенариос невольно улыбнулся. Когда они виделись в прошлый раз, он был рейнджером Кель'таласа, а Фиэннес — студентом-идеалистом, и оба искренне возмутились бы, скажи им кто-нибудь, что очень скоро их обоих коснется скверна. Теперь друг на друга в ахерусском полумраке смотрели рыцарь смерти и жрец тени. Недолгие, но страшные годы переломали их обоих, и, если подумать, одна трансформация стоила другой.

Но хорошо было уже то, что хотя бы один из них выжил.