ПЕВИЦА РАССВЕТА

Офицер

По улице под окном прошел патруль. Валериос взглянул на часы ‒ так и есть, три часа ночи. А он все грызет перо, раздумывая над докладной запиской. Строго говоря, никто ему не приказывал эту записку писать, просто ему нужно было чем-то себя занять ‒ он знал, что все равно не заснет.

Его никто не обвинял, ни король, ни начальник дворцовой стражи. Но солдат под трибуналом ‒ всегда позор для командира. Надо же было Делену Золотому Закату натворить таких глупостей аккурат через несколько дней после того, как Валериоса произвели в капитаны! Он снова и снова грыз перо, это было уже четвертое за сегодняшнюю ночь. Делен, идиот, и собственную карьеру запорол, и командира подвел... Допустим, Валериосу помогут восстановить репутацию, дадут какие-то важные задания, издадут приказы с благодарностями, и все забудут или, по крайней мере, будут делать вид. Но сам-то Валериос этого не забудет.

Офицер понимал, как тяжело служить в королевском дворце. Новобранцы, которым удается попасть в дворцовую стражу ‒ а отбор, как и во все элитные воинские части, весьма строгий ‒ рассчитывают на блестящую карьеру. Как же, все время на глазах у короля и его приближенных, кругом сливки сливок, наверняка представится удачный случай. Может быть, меня заметит король или принц, а может, влюбится волшебница-аристократка. Главное ‒ не упустить возможность, уцепиться за нее, а там уж все пойдет как по маслу.

И весьма неприятным открытием для таких мечтателей оказывается то, что король и все эти сливки общества смотрят на них как на мебель. Кастовая система в Кель'таласе весьма жесткая, но большинство кель'дорай проводят жизнь среди тех, кто близок им по статусу, и, в общем, довольны тем, что имеют. Дворцовой же страже постоянно приходится иметь дело с теми, чье общественное положение неизмеримо выше, чем у них. Некоторым, конечно, удается преодолеть кастовые границы, но, учитывая срок жизни эльфов и их низкую смертность, это бывает крайне редко. Лучшее, на что можно рассчитывать в реальности ‒ сделать карьеру внутри своей касты. Например, стражник вполне может выслужить офицерское звание, как это удалось самому Валериосу благодаря двухстам годам безупречной службы, нескольким раскрытым заговорам и четырем предотвращенным покушениям. Но ни звание, ни прилагающийся к нему дворянский титул, ни королевская благодарность не сделали Валериоса аристократом. Высокопоставленные эльфы по-прежнему скользили по нему глазами, как будто его там вообще не было. Это было даже не презрение, о нет, они его не презирали ‒ никто ведь не презирает, скажем, кресло или балюстраду. Валериос в свое время сумел к привыкнуть к их равнодушным взглядам, но не всем это удается.

Хуже всего то, что при дворе все отлично знают про мечты стражников-новобранцев. И когда некоторым скучающим аристократочкам приходит в голову поразвлечься, получается вот такое вот. Голодные, горящие глаза Делена заметила дочка одного из приближенных Анастериана, леди Салианна. Валериос знал, что эта леди уже успела побывать замужем, но разошлась с мужем из-за своего характера, нелегкого даже по меркам привыкшей к собственному самодурству аристократии. Ее супругу это могло бы грозить потерей королевского расположения, он балансировал на грани вынужденного переезда куда-нибудь в Легкий Ветерок или еще дальше, но все же сумел убедить Анастериана, что дальнейшая успешная служба в королевской свите возможна для него только после развода. Делену это было знать неоткуда, он служил во дворце всего два года, которых, впрочем, ему хватило, чтобы понять, что желанный "удачный случай" появляться как-то не спешит. Понятно, что глаза парня откуда-то из-под Ан'овина загорались каждый раз, когда мимо проходил кто-то из придворных красавиц. И вдруг одна из них чуть-чуть на него оглянулась! Все честолюбивые надежды Делена вспыхнули разом. Ему казалось, вот она, удача ‒ Салианна действительно обращала на него внимание, причем делала это только в том случае, когда вокруг не было никого, кроме других стражников: слегка кивала или мимолетно улыбалась. Дальнейшее понятно ‒ дама с двухсотлетним опытом придворных интриг легко сумела сделать так, что мальчишка влюбился в нее со всем пылом своих ста двадцати. Она наобещала ему золотые горы и бриллиантовые реки, блестящее будущее и прием в самых высших слоях общества, роскошный дом в аристократическом квартале и титул лорда. Здравомыслящий эльф уже на третьем пункте понял бы, что его дурят, но в объятиях опытной красавицы юный стражник был так же далек от здравомыслия, как Кель'талас от Ашенваля. Разумеется, его леди потребовалась услуга ‒ мелкая, но такая, доверить которую она могла только ему. Разумеется, он тут же поклялся, что сделает все, что ни пожелает его возлюбленная. Леди Салианна объяснила, что находится в щекотливом положении: во время развода (разумеется, по вине мужа, обаятельного внешне, но тирана и деспота в душе) адвокат супруга обвел ее вокруг пальца, и теперь по документам она должна бывшему супругу весьма большую сумму денег, и этот самый бывший супруг угрожает ей, требуя вернуть долг. Конечно, такой суммы у нее нет, но у нее есть знакомый, который готов немало заплатить за один перстень из королевской сокровищницы. Так, безделушка, для короля ‒ просто ничто, но для упомянутого знакомого это родовое сокровище, память о жизни при дворе в Зин-Азшари, чуть ли не самой королевой Азшарой подаренное и утраченное в результате придворных интриг. И, конечно, доблестному стражнику, стоящему на страже королевской сокровищницы, нетрудно будет туда зайти во время дежурства? Ведь магическая защита сокровищницы пропускает стражу, а в самой сокровищнице столько всего, что пропажу одного колечка никто не заметит...

Принять все это за чистую монету мог только юный идиот с перегретыми гормонами. Конечно, на всем, что находилось в королевской сокровищнице, была магическая метка. Конечно, Делен попался с поличным. И, конечно, леди Салианна наблюдала в невидимости весь процесс ареста и немало забавлялась, наблюдая за сменой выражений на лице своего "возлюбленного". Особенно хорошо было выражение, когда на него уже надели кандалы и собрались уводить в тюрьму, и тут она проявилась из невидимости прямо перед арестованным, с усмешкой нажала ему пальцем на нос и удалилась, покачивая бедрами и оглашая коридор своим серебристым смехом.

Через несколько минут леди и думать забыла о солдате ‒ поразвлекалась и будет. На то, что она сломала его судьбу, ей было наплевать, он для нее с самого начала был ничем. Делен попал под следствие и на первом же магическом допросе выложил все как есть. Ассистент следователя, молодой маг, хохотал во всю глотку, а сам следователь только хмурился ‒ таких историй за свою службу он успел наслушаться немало. Из тех, кто когда-то действительно служил королеве Азшаре, уже почти никого не осталось в живых, но жизнеописания королевы были крайне популярным чтением у девушек из хороших семей, которые потом с переменным успехом пытались применять прочитанное на практике. Конечно, про разыгранную Салианной комбинацию любая фрейлина Азшары сказала бы "низкий сорт, нечистая работа", но надо же на чем-то тренироваться. Теперь Делен ждал трибунала, хотя приговор, в общем-то, был предрешен ‒ воинское бесчестие, гражданская казнь и изгнание из Луносвета с лишением права когда-либо входить в столицу. Словом, больше парню в Кель'таласе ловить нечего, пусть едет куда-нибудь в Лордерон охотиться или фермерствовать, на лучшее ему надеяться не приходится.

Валериос не осуждал леди Салианну. Аристократы таковы, каковы они есть, и не надо ожидать от них того, чем они не являются. Если Делен так и не сумел этого понять, это только его вина, и больше ничья. В общем-то Валериос считал, что дурака постигла справедливая кара. Плохо было то, что тень бесчестья Делена ложилась и на него. Удержать солдата от подобных глупостей было и в его власти, и в общем-то его негласной обязанностью как командира. А он только неделю назад получил капитанский чин и принял командование третьей ротой дворцовой стражи. Разумеется, он еще не успел разобраться, чем живут эти восемьдесят эльфов, и что у них в головах. Нелепость, невезение, которое, в общем-то, скорее всего не будет иметь для него далеко идущих последствий ‒ конкуренция на должности офицеров стражи невелика, да и сами должности не особо высоко котируются, так что подсиживать его, пользуясь этой дурнопахнущей историей, наверняка не станут. Но как же тошно!

Выплюнув остатки четвертого изгрызенного пера, Валериос резко встал. Ему было душно. Распахнув окно, он вдохнул ночной воздух, напоенный ароматами цветов, и решил пойти на улицу. Может быть, прогулка поможет ему справиться с досадой и успокоить чувства и мысли. Он оделся, взял меч, накинул плащ и вышел из дома.

Гимн

Темень на улице стояла такая, что даже эльфийские глаза видели только общие очертания улиц и домов ‒ чуть более черное на фоне чуть менее черного. Стоял самый глухой ночной час, когда ни уличные фонари, ни свет из окон не разгоняют тьму. Белая Дама уже зашла, а звездного света не хватало, чтобы превратить темноту хотя бы в отдаленное подобие сумерек. Для ночных эльфов такое освещение привычно, но талассийцы уже много веков жили под светом солнца и в темноте видели не слишком хорошо, хотя и получше людей.

Впрочем, Валериос прекрасно знал этот район и мог бы найти дорогу вслепую, ориентируясь по тысяче признаков ‒ по еле слышным звукам, по брусчатке под ногами, даже по запахам. Он вздохнул и быстрым шагом направился по улицам к стоявшей неподалеку Солнечной Охотнице ‒ памятнику всем рейнджерам, погибшим за Кель'талас.

Рейнджерам в каком-то смысле проще ‒ на них никто не смотрит как на пустое место, вокруг нет соблазнов, никому не приходит в голову развлекаться за их счет. И служба по-своему не менее почетная, чем дворцовая стража. И карьеру сделать легче. И внимания девушек рейнджерам достается не меньше, чем разодетым в синее и золотое стражникам ‒ конечно, когда рейнджеры появляются в городе. Вот только шансы умереть у стражников и у рейнджеров несравнимы. При любой опасности для Кель'таласа первыми гибнут рейнджеры. А стражников надежно защищают городские стены, рейнджеры-пограничники и Бан'динориэль. Неудивительно, что служба в страже по-прежнему остается пределом мечтаний молодежи из среднего класса, а в рейнджеры идут в основном полные оторвы, которым в королевском дворце душно и тесно. Впрочем, таких тоже немало.

Валериос прошел немного дальше. Ночь уже была прохладной, и к утру обещало стать еще холоднее, а он, взволнованный собственными неприятностями, как-то не подумал об этом и оделся так, как одевался днем. Быстрый шаг немного согревал его, но эльф уже начал думать о том, нет ли тут поблизости круглосуточной закусочной, где можно было бы посидеть с рюмкой чего-нибудь согревающего, прежде чем идти дальше. Или и вовсе дождаться восхода и тогда уже возвращаться домой.

Но приветливо светящихся вывесок нигде не было видно, темнота по-прежнему царила на улицах, и тишина была такая, что закладывало уши. Только с севера, из-за городских стен, долетал мерный шум отдаленного прибоя. Валериос шел и шел, мучимый холодом и тяжелыми мыслями, когда перед ним вдруг возникла какая-то огромная черная масса.

Валериос остановился как вкопанный и несколько секунд соображал, прежде чем понял, где он и что находится прямо у него перед носом. Солнечный Собор, главный храм Кель'таласа. Валериос бывал там редко. Религия не была для кель'дорай чем-то обязательным, в духовных вопросах они придерживались максимально свободных взглядов. Это пошло еще со времен Исхода, когда Дат'ремар Солнечный Скиталец принял решение как можно дальше отойти от традиций калдорай. Почитание Элуны у ночных считалось обязательным для всех, даже для друидов ‒ видите ли, она их Кенарию родная мать. Пусть разберутся сначала, Элуна это была или Изера... Так или иначе, из духа противоречия Дат'ремар объявил в Кель'таласе свободу совести. Калдорай почитали луну, кель'дорай стали почитать солнце. У калдорай луна почиталась в образе эльфоподобной богини, кель'дорай ушли от этих примитивных образов, Солнце у них осталось звездой. Существовало только его воплощение, причем вполне реальное ‒ Ал'ар, но никто не путал огненную птицу со светилом. Валериос бывал в соборе во время больших праздников, когда устраивались торжественные храмовые шествия, в которых принимала участие королевская семья. Это была больше внутренняя политика, чем религия, так что о духовной сути солнечного культа Валериос никогда не задумывался. Вот и сейчас собор имел для него значение не как дом Солнца, а как здание, где можно согреться ‒ офицер знал, что храм не закрывается никогда, и любой, ищущий укрытия и приюта, может его там найти.

Большие ворота собора открывались только на храмовых праздниках, во все остальное время в него входили через малые ворота, прорезанные в одной из створок больших. Темный силуэт двери был обведен бледным контуром ‒ изнутри сочился слабый свет. Валериос толкнул створку и вошел.

Свет, похоже, в этот час существовал только в привратницкой и только для того, чтобы указать путь таким же заплутавшим в ночи. Там никого не было, храм не охраняли. В этом не было нужды: навлечь на свою голову гнев Ал'ара не хотелось никому. Внутри собора стояла тьма, еще более кромешная, чем на улице. Впрочем, Валериос не удивился. Каким же еще быть солнечному храму ночью, когда солнца на небе нет? Он слышал, что здесь никогда не зажигали свечей и не пользовались магическими светильниками. Талассийские жрецы достигли большого искусства в изготовлении особых материалов, которые могли проводить солнечный свет и даже сохранять его, чтобы отдать при необходимости, но не более того. В своем доме солнце конкуренции не признавало. Но для офицера это не имело значения. В храме было тепло, темно и тихо ‒ то, что нужно, чтобы отдохнуть, согреться и расслабиться после прогулки по ночному Луносвету. Он прошел немного вперед от привратницкой и присел у стены, ничего не видя, но и сам не видимый никому.

Время шло, но в глухой темноте Валериос не мог бы сказать, сколько он там сидит ‒ пять минут или час. Он потихоньку согрелся ‒ каменные плиты, окружавшие его, еще хранили тепло солнечных лучей. Досада все еще грызла его душу, он молча клял придурка Делена и самого себя, не сообразившего вовремя, что на физиономии подчиненного написано волнение, весьма далекое от служебного рвения. Знал же, какие опасности и соблазны несет дворцовая служба для молодых солдат, все знал, но все равно упустил.

Возник звук. Он не зазвучал, не раздался, он именно возник из глухой, густой тишины, так что Валериос не мог бы сказать, когда закончилась тишина и начался звук. Сначала он был еле слышным, но с каждой секундой становился сильнее. Вот он разрезает тишину, как струна разрезает масло, а вот разрастается и заполняет храм, и тишина исчезает. Завороженный эльф прислушивался, пытаясь понять, что это за звук, откуда он исходит и кто или что его издает. Акустика собора была такова, что звук, казалось, идет со всех сторон сразу. Прошло несколько минут, пока Валериос не понял, что это все-таки голос.

Он принадлежал эльфийке, женщине, но что это был за голос! Валериосу приходилось бывать в Луносветской Королевской Опере, где пели лучшие талассийские певцы и певицы, и там он не слышал ничего подобного. Он был заворожен, зачарован, беспомощен, он растворялся в звучании голоса, как капля воды растворяется в море. Он плыл по волнам звука, качавшим его душу, словно лодку, и утишавшим его горести. Досада уходила, точнее, она как-то вдруг исчезла, вся эта глупая история с Деленом показалась маленькой и незначительной, и Валериос больше о ней не думал. Он наслаждался звучанием и слушал, слушал, боясь упустить хоть малейший нюанс мелодии.

Ибо это уже была мелодия. Голос пел без слов, без аккомпанемента, все так же заполняя пространство собора, и в какой-то момент эльф понял, что тьма вокруг уже не такая непроглядная. Он мог разглядеть свою руку, очертания хоров и алтаря, возносящиеся к куполам трубы громадного органа. В свои права вступал рассвет, и мелодия из ожидающей стала торжественной ‒ голос приветствовал первые лучи наступающего дня. Офицер слушал все так же завороженно и больше всего на свете боялся, что голос собьется или сорвется. Ведь немыслимо так долго петь такую непрерывную кантилену, да еще таким мощным и полным звуком! Но ничего не происходило ‒ неведомая певица вела свою партию со спокойствием и уверенностью, которых не знали оперные солистки. Должно быть, само солнце давало ей силу.

Скоро совсем рассвело. Валериос вскочил на ноги, ища взглядом певицу, но не находил. Судя по всему, она находилась где-то на верхних хорах, вероятно, почти под самым куполом собора. Но даже острый эльфийский взор не мог там никого разглядеть. А тем временем к мелодии присоединились слова:

Валериос прижал руку к бешено колотившемуся сердцу. Неведомый голос взволновал его так, как не могло взволновать ничто другое. Он и сам не мог понять, что с ним происходит. Впервые в жизни его душу осенило благоговение, и мелкие ежедневные проблемы ушли куда-то далеко, он и сам удивился, насколько они, оказывается, маловажны, и насколько суетным и неупорядоченным было его существование. Жизнь ‒ это нечто неизмеримо большее, чем служба, карьера и глупости подчиненных. Это даже нечто большее, чем шум золотой листвы над головой и сияние Солнечного Колодца. Да, каждому нужен дом и любимое дело, но без тепла и живого дыхания не будет ни дома, ни дела, ничего. А тепло и дыхание посылает солнце. Эльф наконец-то понял эту религиозную максиму: свет солнца есть его любовь к Азероту и всем живущим, и лишь в этой любви и благодаря ей возможна жизнь. А Валериос и не задумывался об этом никогда. Смотрел в землю, себе под ноги, а солнце только и ждало, когда он поднимет голову и посмотрит вверх!

Собор состоял из трех больших нефов, разделенных довольно условно, орнаментами пола и стен и небольшими каменными выступами на полу. Вход в собор находился с южной стороны, Валериос находился у западной. В восточной, северной и западной стенах были огромные, почти на всю высоту стен, окна, перекрытые искусно сделанными наборными стеклами. В каждом нефе был свой алтарь.

Словно призванное гимном неведомой певицы, за восточным окном вставало солнце. Оно было громадным, невероятных размеров, и Валериос не мог понять, действительно ли оно такое или это какой-то хитрый эффект оконного стекла. Удивительно то, что на восходящее солнце можно было смотреть совершенно спокойно ‒ оно не слепило и не резало глаза. Светило озарило алтарь у восточного окна, и стоявшие там реликвии ослепительно засияли, посылая по всему храму бегучие разноцветные лучи.

Неведомая певица продолжала петь, но к ней присоединились и другие голоса ‒ один, другой, третий, целый хор. Вступил орган, и Валериос понял, что в соборе началась утренняя служба. Подтверждая его слова, к алтарю подошли трое жрецов в розово-золотых одеждах. Один из них взял с алтаря ромбический кристалл, преломлявший и отражавший солнечные лучи так, что по мраморному розовому полу побежало множество радуг, и мощным, низким голосом начал читать молитвы.

Это Валериоса уже не интересовало. Солнце взошло, и все возвращалось на круги своя. Эльф знал, что за стенами собора стремительно теплело, и можно было идти домой. Но... как же певица? Валериос почувствовал, что больше всего на свете хочет ее найти, чтобы хотя бы узнать, как выглядит эта удивительная женщина.

Он с трудом дождался конца службы, впрочем, оказавшейся недлинной, и помчался на хоры. Собор был весьма высок, так что подниматься до верхнего уровня предстояло долго. К тому же лестницы были расположены не друг над другом, так что, поднявшись на один уровень, нужно было пройти по хорам, прежде чем подниматься на следующий. Валериос мчался, почти ничего кругом не видя, пока на пятом уровне хоров не врезался в кого-то. К счастью, он вовремя остановился и сумел не сбить встречного с ног.

‒ Ой, простите... ‒ пробормотал он. Перед ним стояла девушка, одетая в бело-розовые одеяния храмовой служительницы. У нее были льняные волосы, нежное лицо и серо-голубые глаза. Совсем простая мантия, никаких украшений. Должно быть, она вытирает тут пыль или что-то в этом духе. Но, может, она знает, где искать таинственную певицу. ‒ Скажите... вы не знаете, кто тут только что пел? Ну... вот так? ‒ Он поднял руку, не зная, как изобразить это "вот так".

‒ Это я.

‒ Что??? ‒ Офицер изумленно смотрел на девушку. Он-то ожидал увидеть кого-то необыкновенного, может быть, невероятную красавицу, или даже невероятную уродину ‒ все, что угодно, кроме такой вот... обычной девушки. Хрупкая, как все эльфийки ‒ как в ней помещается такой голос?

‒ Меня зовут Инанна Первоцвет, ‒ представилась жрица. ‒ Я имею чин Певица Рассвета. Нам предоставлена особая честь ‒ по утрам мы приветствуем восходящее солнце.

‒ Я слышал, да, ‒ пробормотал сбитый с толку Валериос. ‒ Простите... я Валериос Солнечный Луч, капитан дворцовой стражи. Я... случайно зашел ночью в храм...

‒ И услышали рассветный гимн, ‒ улыбнулась девушка. ‒ Я понимаю, на того, кто незнаком с нашими обрядами, это может произвести сильное впечатление.

‒ Не то слово! Ваш голос! Это что-то невероятное. Если бы вас услышал импресарио Королевской Оперы, он предложил бы вам золотые горы и полмира впридачу!

‒ Он слышал, ‒ рассмеялась Инанна. ‒ Тоже как-то забрел сюда поутру. Потом бегал с вытаращенными глазами по всему храму, искал меня.

‒ И... не нашел? ‒ Валериос просто не верил, что королевский импресарио знает о существовании этой невероятной певицы, и она все еще не примадонна.

‒ Ну почему, я же не прячусь, ‒ улыбнулась девушка. ‒ Нашел, конечно. Действительно, начал предлагать золотые горы. Обещал ведущие роли. Клялся, что им жизненно необходимо такое, как я, колоратурное сопрано с грудью.

‒ Простите, что? ‒ не понял офицер, невольно глядя на упомянутую часть тела. Ничего особенного, небольшая, как у всех эльфиек.

‒ Ну, это у вокалистов термин такой, ‒ рассмеялась жрица еще громче. ‒ Означает ‒ с развитым грудным регистром. В общем, наобещал всего ‒ богатство, славу, толпы поклонников... Ну, вы знаете, что там бывает у примадонн, вы же во дворце служите.

‒ Я знаю, да... и что же?

‒ Я отказалась.

‒ Почему???

‒ Я сказала, что не хочу петь для группки самодовольных аристократов, ‒ спокойно ответила Инанна. ‒ Я предпочитаю петь для Солнца и для всех, кто ему поклоняется.

Валериос был так потрясен, что опустился перед девушкой на колени.

‒ Да пребудет с вами благословение Солнца, ‒ произнесла жрица ритуальную фразу и слегка коснулась рукой его волос. С ее пальцев сбежало ласковое тепло и окутало офицера, разгоняя остатки душевной тяжести.

‒ Б-благодарю вас, ‒ выдохнул Валериос.

‒ Благодарите Солнце, ‒ ответила Инанна. ‒ И встаньте уже, я же не настоятель храма...

Исповедь

Валериос шел домой, как пыльным мешком стукнутый. Оказывается, есть мир, в котором все его привычные ценности не имеют значения. Мир, в котором никого не интересует ни богатство, ни слава, ни милость аристократов, ни даже сами эти аристократы. Как сказала Инанна, "если королевские приближенные захотят меня послушать, они же всегда могут прийти в храм, правда?"

С тех пор его жизнь заметно изменилась. Он зачастил в собор, надеясь снова услышать Инанну. Несколько раз он бывал на утренней службе и слышал рассветный гимн в исполнении других жриц. Они тоже пели прекрасно, но Валериос думал, что такого истинного откровения, такого ожидания чуда, как в голосе Инанны, нет больше ни у кого.

Инанна, конечно, пела не только рассветный гимн. Она участвовала во многих службах, пела соло или исполняла партию в хоре. Валериос понял, что многие посетители собора, также как и он, приходят на службы именно для того, чтобы послушать ее. Эта мысль ему не понравилась. Они что, все в нее влюблены?

Ибо Валериос был влюблен, впервые в жизни влюблен без памяти. У него в жизни было немало встреч, интрижек и романов, но он всякий раз прекрасно понимал с самого начала, что это ‒ лишь временное удовольствие. Девушки были ему симпатичны, и он искренне желал им счастья, но с кем-нибудь другим. А теперь его захватило настоящее чувство, и он понимал, что готов разделить с Инанной всю свою жизнь, целиком и полностью принадлежать ей одной ‒ если и она согласится принадлежать только ему. Но зачем он ей? Она служит Солнцу, ее особа священна, и ему следовало бы любить ее высокой, одухотворенной любовью, соответствующей ее положению жрицы.

А он вместо этого сходил с ума и сгорал от страсти, представляя ее в своих объятьях. Его жгла мысль о том, что она может ласкать кого-то другого. Он знал, что для жрецов нет запрета ни на связи, ни на брак, так что у Инанны вполне мог быть любовник или даже жених. Но нет, она ведь не такая, как все! Или такая же?

В страже, конечно, узнали, что капитан Солнечный Луч стал верным прихожанином собора. Другие офицеры подшучивали над его внезапным благочестием, спрашивали, уж не клюнул ли его Ал'ар, и предлагали вместо закатной службы сходить в ресторан к Веландре: мол, хорошая выпивка прочищает мозги. Впрочем, кое-кто из однополчан оказался недалек от истины, предположив, что истинная причина неожиданной религиозности Валериоса ‒ некая хорошенькая жричка. Остальные немедленно подхватили эту идею и предложили ему пригласить свою пассию все в тот же ресторан, потому что жрица ‒ тоже эльфийка, и ей, несомненно, понравятся шоколадные торты и воздушные безе, которыми славится кухня у Веландры. А сладкие игристые вина, которые там подают, крайне способствуют непринужденному общению.

Валериос был бы счастлив пойти с Инанной к Веландре, но как пригласить ее туда? Он же и говорил-то с ней всего один раз! К тому же он сомневался, что женщина, отказавшаяся от ослепительной карьеры королевской примадонны, согласится пойти в ресторан с каким-то военным. Инанне, должно быть, это просто неинтересно.

Валериос думал, что у нее нет священнического чина и, соответственно, права вести службы и отправлять таинства. Но однажды, к своему изумлению, увидел, как она направляется с кем-то из прихожан ко входу в исповедальни. Если она принимает исповеди, значит, она рукоположена!

Валериоса никогда в жизни не тянуло исповедаться, разве что очень сильно спьяну. Но тут ему в голову пришла идея, которую он счел блестящей. Он подошел к Инанне и попросил ее об исповеди.

‒ А, это вы, ‒ улыбнулась девушка. ‒ Я вас помню. Конечно, в просьбе об исповеди нельзя отказать. Идемте.

Они вошли в исповедальню. Это была небольшая келья с грубым каменным возвышением, исполнявшим роль скамьи. Одна из стен кельи была витражной ‒ солнце принимало исповедь вместе со своим служителем. Девушка села на каменную скамью, а Валериос опустился перед ней на одно колено.

‒ Расскажите мне, что тревожит вас? ‒ спросила Инанна.

‒ Госпожа, меня захватило недостойное чувство. Днем и ночью оно владеет мной. Я не могу от него избавиться. Хуже того ‒ не хочу.

‒ Что же это за чувство? ‒ подняла брови жрица. ‒ Зависть, ненависть, гордыня?

‒ Нет, хуже. Любовь.

‒ В первый раз слышу, чтобы любовь считали недостойным чувством, ‒ покачала головой Инанна. ‒ Скажи мне, почему вы считаете его таковым?

‒ Потому что я влюбился в жрицу. Понимаете ли вы это, госпожа? Вместо того, чтобы благоговеть перед ней, как перед высшим существом, одной из тех, кому дана сила и мудрость Солнца, я вижу перед собой женщину, такого же эльфа, как и я. Вместо того, чтобы слушать слова молитв, которые она произносит, и прозревать их великий духовный смысл, я слушаю ее голос и наслаждаюсь им. Вместо того, чтобы просить Солнце помочь мне подняться над своим мелочным каждодневным бытием, я умоляю его о ее любви! ‒ горячо выпалил Валериос на одном дыхании.

‒ Подождите... Жрица не перестает быть такой же эльфийкой, как и все. Ее вполне можно любить, и она может ответить на любовь, если у мужчины честные намерения. Вы женаты?

‒ Нет!

‒ А ваша избранница замужем?

‒ Насколько я знаю, нет.

‒ В таком случае я могу сказать вам так. Вам следует понять, что она одновременно и то и другое. Она сосуд и проводник силы Солнца, но она и женщина. Ее молитвы несут великий смысл, но если ее голос прекрасен для вас, да будет так. И, возможно, любовь к ней и есть та сила, которая поможет вам подняться над своим бытием, если вы этого желаете. Вы понимаете меня?

‒ С трудом, ‒ вздохнул Валериос. ‒ Ее присутствие сводит меня с ума... я с трудом понимаю самые простые слова.

‒ Ее присутствие? ‒ переспросила жрица. ‒ Она здесь?

‒ Да...

Инанна повертела головой, но никого неучтенного поблизости не обнаружила.

‒ Ой... ‒ она внезапно вспыхнула, румянец залил все ее лицо, щеки заалели ярче талассийских роз, ресницы затрепетали. ‒ Мне еще никогда... не признавались в любви... ‒ Она закусила губу. ‒ Да еще таким способом. Знаете, мне следовало бы рассердиться на вас, что вы воспользовались правом исповеди.

‒ Но я действительно исповедался! ‒ воскликнул Валериос. ‒ Я сказал чистую правду.

‒ Я знаю, ‒ смущенно улыбнулась девушка. ‒ И поэтому не сержусь.

Музыкант

‒ Госпожа Инанна, скорее! С Кэльрайном беда!

Инанна отложила ноты, которые она разбирала, и вслед за юной послушницей поспешила вниз.

Такие виртуозы, как Кэльрайн, рождаются редко. Может быть, раз в тысячелетие. Под его руками любой инструмент заставлял слушателей смеяться и плакать. Кэльрайн родился в простой семье, но благодаря своему таланту быстро поднялся и получил популярность. На его концертах негде было яблоку упасть, а богатые талассийцы (особенно талассийки, потому что Кэльрайн был еще и красив) немало платили ему за частные выступления.

В собор Кэльрайн иногда приходил играть на органе. Разумеется, некоторые храмовые служители это тоже умели, но никто не мог сравниться с великим музыкантом. Поэтому его приглашали играть на храмовых праздниках и на особо торжественных службах. Если на такой службе к тому же солировала Инанна, в соборе оказывалось теснее, чем в королевской приемной в день аудиенций. Несколько раз Кэльрайн уговаривал Инанну выступить вместе в городских концертных залах. Инанна соглашалась при условии, что большая часть ее выручки пойдет на благотворительность. Многие пророчили, что союз Кэльрайна и Инанны когда-нибудь станет не только творческим, но это пророчество не сбылось: несколько месяцев тому назад Инанна вышла замуж за Валериоса. А недавно и музыкант объявил о своей помолвке.

В соборе Кэльрайна любили, он был добр и обладал светлой душой. Что с ним могло случиться? Неужели какой-то лихач наехал на улице и сломал ему позвоночник? Все остальное жрецы-целители уж точно вылечат.

Бледный и трясущийся Кэльрайн стоял внизу в окружении нескольких жрецов-целителей. Уже то хорошо, что стоит, с облегчением подумала Инанна. А потом сообразила, что для музыканта травма пальцев хуже травмы позвоночника. Сидя можно играть почти на всем, а вот с переломанными пальцами уже ни на чем. Похоже, что-то стряслось именно с пальцами: он держал перед собой приподнятую левую руку, пальцы на которой торчали как-то неестественно. Хотя повреждений видно не было.

‒ Что случилось? ‒ спросила Инанна, влетая в круг коллег.

‒ Магический паралич пальцев левой руки, ‒ ответил один из целителей.

‒ Фух, ‒ выдохнула жрица, ‒ это мы точно снимем. Не волнуйтесь, Кэльрайн, через три часа рука станет как новенькая. Никаких последствий не будет.

‒ У м-меня ч-через час... ‒ Кэльрайна била страшная дрожь, он еле говорил, ‒ к-концерт у к-короля...

Визг Инанны прорезал собор так, что даже у девочки-служки, вытиравшей пыль на верхнем уровне хоров, заложило уши:

‒ Кто этот придурок???

Конечно, концерт пришлось отменить. К королю отправился один из старших жрецов, дабы рассказать о несчастье и утишить своей мудростью королевский гнев. Кэльрайна напоили такой дозой успокаивающих зелий, какой хватило бы, чтобы свалить на месте тролля. Он сидел в кресле в полусне, а Инанна и еще двое целителей работали над его рукой. Как жрица и обещала, через три часа паралич был снят, рука полностью восстановила работоспособность. Но Кэльрайну это уже не могло помочь: все понимали, что его карьера загублена навечно.

Примерно через месяц Кэльрайн снова пришел в собор. Его глаза потухли, в сияющих волосах появились седые пряди. Он попросил Инанну об исповеди и признался, что хочет покончить с собой.

"Придурком", устроившим Кэльрайну паралич руки перед королевским концертом, оказался молодой амбициозный маг, влюбленный в невесту виртуоза. После того, как Кэльрайну пришлось забыть об успехе и богатстве, девушка, не раздумывая, бросила неудачника и ушла к волшебнику. Друзья от него отвернулись, а импресарио, которые раньше чуть ли не дрались за право устраивать его концерты, разбежались. Музыкант остался при своих инструментах в полном одиночестве, никому не нужный.

Молодая женщина заговорила своим мягким музыкальным голосом:

‒ Кэльрайн, я понимаю, что для вас все это оказалось страшным ударом, но жизнь не кончена. В конце концов, пусть такой ценой, но вы узнали, что ваша невеста вас не любила. Хорошо уже то, что это произошло сейчас, а не потом, когда вы были бы связаны с ней имуществом, детьми и многими веками совместной жизни. Хотите, я поговорю с настоятелем, чтобы вас взяли храмовым органистом? Уверяю вас, все клирики будут счастливы. Сами знаете, у нас тут акустика не хуже, чем в концертных залах. Больших денег, конечно, предложить не сможем, но вам вроде богатство и не было никогда особо нужно.

Виртуоз покачал головой.

‒ Благодарю за понимание, леди Инанна, но я поклялся, что больше никогда не стану играть.

‒ Кэльрайн! ‒ вырвалось у женщины. ‒ Может быть, не стоит так бесповоротно решать сейчас? Действительно, оставьте музыку на месяц, на год, если у вас есть средства. Потом боль уйдет, а ваше искусство останется с вами.

‒ Дело не в средствах, ‒ вздохнул музыкант. ‒ Средства у меня есть, не зря же я несколько десятилетий сводил с ума весь Луносвет. Просто отныне музыка для меня всегда будет связана с... вот со всем этим. С подлостью, равнодушием и предательством. Слишком тяжело.

‒ Давайте договоримся так, ‒ сказала Инанна. ‒ Обещайте мне, что в ближайшие десять лет вы пытаться покончить с собой не будете. Будете жить так, как решите сами. Если передумаете и захотите вернуться к музыке, она никуда от вас не денется. А если через десять лет вам все еще будет хотеться покинуть наш мир до срока, приходите на исповедь снова ‒ ко мне или к кому-нибудь другому. Согласны?

‒ То ли вы хитры, как рысь-прыголап, то ли мудры, как хранитель лесов, ‒ вздохнул Кэльрайн. ‒ Хорошо, я обещаю, что сделаю так, как вы сказали.

Через год полностью седой, но спокойный Кэльрайн пригласил Инанну и Валериоса к себе. На деньги, заработанные во времена своей славы, он открыл мастерскую музыкальных инструментов. В мастерской славно пахло деревом и лаком, лежали различные пилки и щипчики, пол был усыпан свежей стружкой, и двое учеников старательно выполняли распоряжения мастера. Кэльрайн сказал, что в знак глубокой благодарности хочет сделать Инанне подарок, и предложил ей выбрать любой инструмент, какой понравится.

‒ Если я больше не могу аккомпанировать вам, ‒ вздохнул он, ‒ пусть это делает хотя бы инструмент, сделанный моими руками.

Инанна пробежалась пальцами по нескольким инструментам. Все они обладали великолепным звучанием, так что выбирать оставалось только по размеру и внешней отделке. Женщина выбрала изящные клавикорды с резными накладками из красного дерева.

Сыновья

‒ Как ты хочешь его назвать? ‒ спросила Инанна.

Роды для талассиек ‒ задача нелегкая. Никто не знает, почему так произошло. У ночных эльфов женщины здоровенные, родят десятерых и не поморщатся. А высшие эльфийки почему-то обрели исключительно хрупкое сложение, так что видевшие их люди часто недоумевали, что привлекательного мужчина может найти в таком суповом наборе. Ну, это не их дело, но так или иначе, с таким сложением много не нарожаешь. Особенно сложно родить мальчика, потому что мальчики-то у кель'дорай весьма крупненькие. Конечно, родами эльфийки не умирают, но процесс этот для них всегда нелегок, весьма болезнен и отнимает много сил. Высшие эльфы считают, что женщине нужно восстанавливаться после родов не меньше ста лет, чтобы понести следующего ребенка. Именно поэтому, несмотря на то, что эльфийки веками сохраняют плодовитость, кель'дорай всегда было немного. Мало есть в Кель'таласе семей, у которых больше трех детей.

Досталось при родах и Инанне. Но она сама не раз принимала роды и отлично знала, что нужно делать и как себя вести. Поэтому, хотя ребенок и был крупным, она перенесла роды относительно неплохо, и жрица-акушерка обещала, что леди Солнечный Луч быстро оправится.

Теперь малыш сосредоточенно занимался первым в своей жизни обедом, а родители тихо переговаривались, чтобы его не беспокоить.

‒ Я хочу назвать его в честь короля, ‒ ответил Валериос.

‒ Анастерианом? Но... не будет ли это чересчур большой наглостью с нашей стороны?

‒ Будет. Поэтому я построил из имени короля анаграмму ‒ Антенариас.

‒ Ох... ‒ поморщилась Инанна.

‒ А что не так?

‒ Да звучит не очень складно. Твои верноподданнические чувства не слишком возмутятся, если я изменю одну букву, и он будет Антенариос?

‒ Слишком, ‒ серьезно кивнул Валериос. Инанна собралась было погрустнеть, но ее супруг внезапно улыбнулся и сказал: ‒ Но моя любовь к тебе убедит эти чувства помолчать. К тому же так и правда лучше звучит. Решено. Добро пожаловать на белый свет, Антенариос Солнечный Луч!

Инанна улыбнулась:

‒ Он не ценит твой пафос. Смотри, волосы у него льняные, прямо как у меня.

‒ Я вынужден тебя огорчить. В его возрасте у меня тоже были льняные волосы, ‒ Валериос тряхнул своей червонно-золотой шевелюрой. ‒ Такими они стали примерно к ста годам.

‒ Ну, посмотрим, что получится, ‒ с улыбкой ответила Инанна.

* * *

‒ Тенари, можешь не красться. Я тебя все равно слышу.

‒ Мама, но я же рейнджер! ‒ с досадой отозвался Антенариос, встряхнув червонно-золотыми волосами. Чтобы волосы не мешались в лесу, молодой рейнджер завязывал их в хвост, но непослушные пряди все равно выбивались и падали по краям лица в живописном беспорядке. ‒ Я хожу совершенно бесшумно!

‒ Для троллей, может, и бесшумно. У них уши дубовые. А ко мне подкрасться можешь не пытаться. Я слышу полет пера. Так что твои шаги для меня все равно что колокол собора.

‒ Да... тяжело быть сыном великой певицы, ‒ резюмировал Антен, входя в дом. ‒ Особенно когда сам никаких музыкальных талантов не унаследовал.

‒ Ничего, ‒ улыбнулась Инанна. ‒ Скоро тебе будет с кем разделить эту великую тяжесть.

Антен недоуменно моргнул. Потом посмотрел на мать, и до него дошло.

‒ Ой, мам, правда??? ‒ он кинулся обнимать ее.

‒ Правда-правда. Теперь уж точно.

‒ А ты кого хочешь ‒ мальчика или девочку?

‒ Девочку. Мальчик у меня уже есть.

‒ Эх, а я хотел брата, ‒ вздохнул Антен.

‒ От наших желаний тут мало что зависит. Как решит великое Солнце, так и будет, ‒ ответила Инанна.

* * *

Субботним утром вся семья собралась за столом. Ждали только Фиэннеса.

Инанна гордилась младшим сыном и вовсе не жалела, что у нее снова родился мальчик. Фиэннес все ее крохи обобрал. Он был похож на нее лицом, насколько, конечно, мальчик может походить на взрослую женщину. Он подавал серьезные надежды как будущий певец и с раннего возраста пел в храмовом детском хоре. Правда, сейчас руководитель хора запретил ему даже напевать себе под нос: когда голос ломается, его очень легко загубить. А главное, Фиэннес унаследовал у матери свое призвание. Когда он пришел записываться в жреческий колледж, наставница, принимавшая абитуриентов, сказала, что кого-то с фамилией Солнечный Луч здесь ждали с тех самых пор, как Инанна Первоцвет вышла замуж. И вот, наконец, дождались.

На выходные студентов отпускали домой. Во все концы Кель'таласа разлетались яркие цветные дракондоры, но дом семьи Солнечный Луч располагался недалеко от Рассветной улицы, так что Фиэннес приходил из колледжа пешком. Накануне вечером Антен пришел домой и сообщил, что попросил увольнительную, потому что соскучился по брату. Конечно, Фиэннеса в это утро особенно ждали.

‒ Идет, ‒ улыбнулась Инанна, услышав знакомые шаги. ‒ Но не один.

‒ Ведет гостя? ‒ спросил Валериос.

‒ Судя по всему ‒ гостью.

Вскоре распахнулась дверь, и в залитом солнцем проеме появился Фиэннес ‒ нескладный подросток с лисьим профилем и льняными волосами. Инанна тайно надеялась, что уж у него-то волосы с возрастом не потемнеют. Конечно, про цвет волос никто не мог ничего сказать заранее, но уже было видно, что мальчик вырастет в исключительно красивого юношу. Хотя ждать этого предстояло еще долго.

Рядом с ним стояла девочка, его ровесница, с волосами цвета воронова крыла, такая же нескладная и с такими же несомненными признаками будущей красоты.

‒ Мама, папа, Антен, знакомьтесь, это моя невеста!

Ошарашенные родители переглянулись.

‒ Эмм... садитесь, леди, ‒ Валериос почтительно встал, приветствуя гостью, и пододвинул к столу еще одно кресло. ‒ Разрешите узнать ваше имя?

‒ Антарисса Водяной Цветок, ‒ представилась девочка. Инанна подала еще одну порцию омлета из дракондоровых яиц. Новоприбывшие уселись за стол и принялись за трапезу со здоровым аппетитом юности.

‒ Где вы учитесь?

‒ На магическом факультете Академии Фалтриена. Кафедра ледяной магии.

‒ И вы действительно намерены выйти замуж за Фиэннеса?

‒ Да, ‒ серьезно ответила Антарисса, прожевав кусок омлета. ‒ Мы любим друг друга и собираемся пожениться, когда закончим обучение.

Валериос и Инанна, конечно, тогда не приняли этого "сватовства" всерьез. В Кель'таласе личную жизнь в подростковом возрасте начинали редко, предпочитая сначала получить образование и занять хоть какое-то место в обществе. С выбором супруга и вовсе не спешили, потому что развод был возможен, но крайне хлопотен и требовал личного разрешения короля, а его пойди получи. Поэтому присматривались подольше, иногда по несколько веков, чтобы не ошибиться. А тут какие-то подростки заявляют, что намерены пожениться!

Но годы шли, а Фиэннес и Антарисса по-прежнему были неразлучны. Подростки превратились в юношу и девушку, обучение близилось к концу, а они все так же приходили вдвоем на все семейные праздники и вместе ездили на каникулы. И в конце концов родители заподозрили, что отношения юной пары действительно серьезны...

Эпилог

Все это калейдоскопом пронеслось в памяти Инанны Солнечный Луч в последние мгновения ее жизни. Кое-кто из жрецов предлагал отсидеться в соборе, утверждая, что нежить в храм не полезет. Но Инанне нечего было бояться. Она знала, что ее муж и старший сын мертвы, и не собиралась прятаться, когда эльфы сражались за каждую пядь луносветских улиц. Где-то вдалеке звучал голос вражеского главнокомандующего ‒ вроде бы человеческий, но холодный как лед, великое Солнце, как же голос может быть таким холодным...

Она наклонилась над эльфом с каштановыми волосами. Некогда пышные и блестящие, сейчас они слиплись от крови, а сам эльф лежал ничком и хрипел от адской боли, из последних сил сжимая рукоятку короткого меча. Судя по зеленой с золотом форме и сломанному луку, он был рейнджером, однополчанином Антена. Инанна протянула к нему руки, и мягкий свет с ее ладоней окутал раненого. Тот медленно, удивленно повернулся:

‒ Жрица! Что вы здесь делаете? Бегите, спасайтесь, они не щадят никого...

‒ Я знаю. Как вас зовут?

‒ Кайрен.

‒ Да благословит вас Солнце, Кайрен, ‒ она коснулась его лба. ‒ Сражайтесь в память о моем старшем сыне, Антенариосе ‒ и постарайтесь защитить моего младшего, Фиэннеса!

‒ Я знаю их обоих, леди, ‒ кивнул Кайрен и текучим бесшумным движением встал. ‒ Я буду сражаться, как вы сказали.

Кайрен был уже шестым эльфом, которого Инанна вылечила в этот вечер, и ее силы подходили к концу. Но еще жив был Фиэннес, жива Антарисса, и если они выживут, ее кровь не умрет. Значит, нужно бороться до последнего: чем больше раненых она поднимет на ноги, тем больше воинов будет защищать ее сына и будущую мать ее внуков. Впереди жрица увидела еще один распростертый силуэт и побежала туда. Увы, она не успела помочь раненому ‒ нежить окружила их. Омерзительная вонь, гнилые оскаленные зубы, когтистые руки, жадно тянущиеся к ней...

"Великое Солнце, спаси Фиэннеса!"